и настало народное ликование. 28 сентября Димитрий с братом Владимиром торжественно вступил в Москву. Его встречали радостная супруга с детьми, множество народа, духовенство с крестами и со всем освященным собором. Литургия и благодарственный молебен были совершены в соборном Успенском храме. Такие же молебны пели по всему городу; молились о здравии великого князя, всех князей и всего христолюбивого воинства. Затем Димитрий раздавал многие милости по церквам и монастырям, оделял убогих и нищих, а в особенности вдов и сирот, оставшихся после убиенных воинов. Ратники, собранные из областей и уцелевшие от побоища, не доходя до Москвы, уже были распущены по своим домам.

Из Москвы великий князь с боярами вскоре отправился в монастырь Троицы, чтобы и там возблагодарить Бога и принять благословение у игумена Сергия.

«Отче, твоими святыми молитвами я победил неверных, — говорил Димитрий, — твой послушник инок Пересвет убил богатыря татарского. Но Божьим попущением, за многие грехи наши, избито великое множество воинства христианского; отслужи, отче, обедню и пой панихиду по всем избиенным».

После панихиды великий князь щедро одарил монастырь и братию. Он переночевал у Троицы и на другой день воротился в Москву.

Тела иноков Пересвета и Осляби были погребены под Москвой в Рождественской церкви Симонова монастыря, основателем и первым игуменом которого, как известно, был родной племянник и пострижник Сергия Радонежского, Федор, в то время духовник великого князя Димитрия. Тогда же были основаны многие храмы в честь Рождества Богородицы, так как победа совершилась в день этого праздника. Кроме того, Русская церковь установила ежегодно праздновать память по убиенным на Куликовом поле в так называемую субботу Дмитровскую, ибо 8 сентября 1380 года пришлось в субботу.

Московский народ радовался великой победе и прославлял Димитрия с братом его Владимиром, дав первому прозвание Донского, а второму Храброго. Русские надеялись, что Орда повержена в правах и ярмо татарское сброшено навсегда. Но этой надежде не было суждено сбыться так скоро.

При известной набожности Димитрия Ивановича Московского и горячем участии в его предприятии против Мамая со стороны таких пастырей Русской церкви, как Сергий Радонежский, естественно, сказания о куликовской победе тогда же были украшены разными благочестивыми легендами о видениях и чудесах. Вообще это было в обычае древнего русского благочестия: знаменитые победы своего оружия приписывать явной небесной помощи. Но ни одна русская победа не украсилась столькими знамениями и видениями, как куликовская.

Чем ближе знакомимся мы с описанным подвигом, тем более убеждаемся в его величии и в том, что он действительно должен составлять нашу национальную гордость во всех отношениях. Главный виновник его, великий князь Московский Димитрий, является перед нами и замечательным политиком, и превосходным стратегом, и, наконец, доблестным воином. В настоящее время, при нашем могуществе и неизмеримой территории, нам нелегко представить себе, каких трудов и усилий стоило пятьсот лет назад московскому великому князю (которого владения обнимали какие-нибудь три-четыре настоящие губернии) собрать, вооружить и вывести в поле полтораста тысяч человек! И не только собрать их, но и сплотить довольно разнообразные части этого ополчения в одно целое воинство, воодушевленное одним духом, одной идеей. Слава куликовской победы ярко озарила московских собирателей Руси и усилила народное к ним сочувствие, а следовательно, в свою очередь, немало способствовала делу государственного объединения[31].

Мы видели, что союз самых крупных восточнорусских княжений, с Москвой во главе, оказался непрочен и распался в тот самый момент, когда он более всего был нужен. Татарские погромы, предшествовавшие Куликовской битве, сделали свое дело, то есть разъединили союзников, и Димитрию пришлось принять решительную борьбу только с силами собственного княжения и ближайших или мелких своих подручников. Не говоря уже о новгородцах и тверичах, которые не желали помогать усилению Москвы, собственный тесть московского князя Димитрий Константинович Суздальский не пришел к нему на помощь: он еще не опомнился после поражения на Пьяне и погрома, произведенного в его области царевичем Арапшей. Другой союзник Димитрия Ивановича Московского, Олег Рязанский, также не соединился с ним в решительную минуту и по тем же причинам. Севернорусские летописи, умалчивая о поведении нижегородского князя, с особой силой нападали на князя Рязанского и беспощадно очернили его как гнусного изменника. А между тем поведение Олега если не вполне оправдывается, то объясняется его трудным положением между татарской грозой, с одной стороны, и усиливающимся Московским княжением — с другой. Подобно Твери, Рязань, как отдельное самостоятельное княжение, не могла сочувствовать возраставшему усилению Москвы, которое явно грозило их самостоятельности. В то же время близкое соседство со степью подвергало рязанцев неминуемому разорению в случае ханского гнева. Восемь лет Олег был верным союзником Димитрия, и в это время его земля испытала четыре татарских нашествия. Собственными силами рязанцы не могли защитить себя от подобных нашествий, всегда более или менее неожиданных; а москвитяне подавали помощь слишком поздно. Борьба Москвы с Ордой, во всяком случае, была невыгодна для рязанцев, потому что на их полях происходили кровавые встречи соперников; сама победа союзника влекла за собой только новые бедствия, как, например, Вожинская битва, за которую поплатилась все та же Рязанская земля; между тем как жители московских волостей спокойно предавались своим мирным занятиям, защищенные Окой, которую обыкновенно в подобных случаях спешили прикрыть московские сторожевые отряды.

Устрашенный слухами о великих вооружениях Мамая и его союзе с Литвой, Олег, в сущности, хотел остаться нейтральным и по возможности удалить театр войны от внутренних областей своего княжества. Для этого он вступил в сношения с Мамаем и Ягайлом и обещал соединиться с ними против Димитрия. Переговоры эти производились посредством одного из рязанских бояр, Епифана Караева, довольно скрытно от москвитян; по наружности рязанский князь продолжал дружить с Димитрием и послал предостеречь его об опасности. В действительности Олег не только не соединился с татарами и литвой, а, напротив, как надо полагать, ложными вестями о москвитянах и хитрыми переговорами задержал движение союзников в свою землю. Иначе с какой же стати Мамай так долго медлил в Придонских степях, а Ягайло потерял время у Одоева? Почему они не спешили к берегам Оки, где по условию должны были соединиться с Олегом 1 сентября? Следовательно, в данном случае коварная политика рязанского князя была направлена исключительно в интересах его княжения, и эта политика, по-видимому, удалась: грозные силы Мамая уничтожены. Рязанская область спаслась от нашествия трех больших ратей, собственная дружина осталась цела; а между тем могущественный сосед, несмотря на