определишь, но не ошибешься. Не веришь, — заметила она, — спроси у девушек. Он не стал спрашивать у девушек, потому что знал, почему она говорит это именно ему. Потому что она его учуяла. Учуял его и Боб, Тиранозавр Рекс. Боб вечно был начеку. Такова была его тараканья жизнь в засаде. Однажды жарким вечером, когда он, обессилев, сидел возле Мартина, Боб наставил на него свои локаторы. Подвел к нему высокое, молодое, хрупкое, худое существо со странно длинными, лианоподобными руками. Она была смущена, дебютантка Боба. Не хотел бы он с ней познакомиться?

Почему нет? Хотел бы.

Существо заказало бокал шампанского, потом сказало, что у него, у существа, проблемы.

Он ответил, что рад помочь, только не знает, в его ли это силах.

Да, скорее всего, в его силах, ей нужно пятьдесят долларов.

Предложение было молниеносным и недвусмысленным. Для начала в промежутке между двумя фразами он должен был выяснить отношения с самим собой: будет ли он вообще спать с женщиной за деньги? Он и подумать не мог, что искушение придет в образе хрупкого лианообразного существа с дрожащими руками и голосом. Его мысли были приземленными и тяжеловесными, под стать этому жаркому, налитому тяжестью вечеру. Тепло, пахучее животное половое влечение, медленное волнообразное напряжение. Она смеялась, она знала, что его ладони вспотели от ее близости, от жаркого вечера и от ее близости.

Он произнес не то, непоправимо не то, что хотел сказать этим жарким вечером.

«Зачем тебе эти пятьдесят долларов?» — спросил он наивно и глупо, хотя все нутро его при этом дрожало.

Так говорят в замешательстве те, у кого с собой зонт в солнечной день. Так говорят академики, которые на каждом шагу своей жизни боятся быть исключенными из элитного клуба. Если он клюнет на эту девицу, — мысль двигалась замедленно, — то его поднимут на смех. В глазах членов клуба «Ригби» он всегда будет подобен безмозглому туристу из Техаса, клиенту-лоху. Простофиле, посетителю-лопуху, корму для тараканов. Никогда больше не будет равноправным членом этого замечательного содружества с его обменом человеческой мудростью, никогда Мартин не откроет ему свое гениальное изобретение. Он будет случайным прохожим, которому чуть-чуть отсыпят, а отнимут все, что смогут. Тех, кто пьян, легко обокрасть и пнуть, ничего другого они ведь не достойны. Страх оказаться здесь комичным профессором, который солнечным днем расхаживает с зонтиком, был очень силен, кошмарный страх конформиста.

«Зачем тебе эти пятьдесят долларов?» — спросил он наивно и глупо, хотя все нутро его при этом дрожало.

Улыбка исчезла. Она опасливо взглянула на верховного таракана. Рекс приподнял бровь, и существо вытащило из сумочки фотографию миловидного маленького ребенка. Ни капли на нее не похожего. Тут он с ужасом понял, что вот прямо сейчас его определенно вышибают из клуба. Ведут себя с ним, как с переодетой ищейкой, которая вынюхивает здесь нелегальных проституток. Он дал ей десять долларов. На ребенка. Мартин едва заметно кивнул. Дебби закатила глаза. Рекс что-то прорычал. Грегор Градник попрощался и быстро ушел, окутанный облаком своего предательского запаха.

4

Он открывает банку консервированного супа «Кэмпбелл». Нож застрял, дальше не идет. Высасывает из дырки немного густой, сладковатой жидкости. И выплевывает в раковину, почему в этой стране все так чертовски приторно. И жарко. И влажно. Пытается читать. Переключает телевизионные каналы. Пытается заснуть. Ее опущенная голова, ее тонкая шея под черными волосами, ее покорность. Обученная, опытная, готовая на все. Она все еще там, все еще можно вернуть. Оплатить разницу. Он мечется на постели, никакого сна, здравый смысл или тело? Ее тело, без одежды, осязаемое. Со всеми нюансами. Шея. Уголки рта. Руки. У нее, конечно, имеется какая-нибудь заразная болезнь. От этой мысли становится легче, но такие девицы носят в сумочках презервативы. Отшельник, чистюля, проповедник, моралист Градник с зонтом в солнечный день, в эпицентре греха Французского квартала. Сегодня вечером здесь в каждой комнате — прикосновения, совокупления, человеческие соития, вздохи, стоны. На той стороне улицы Стелла и Ковальский. Постаревшие, но все еще желанные друг для друга. Вокруг волны желания, неугомонного человеческого вожделения. Один Грегор Градник лежит тут и мысленно сочиняет книгу о меланхолии. Об одиночестве. О вожделении. При мысли о том, как она встает с барного стула, как опирается рукой на его плечо и заговорщически его сжимает, как касается его бедром, когда они вдвоем выходят на улицу, при одной этой мысли кровь моментально разливается по телу, накрывает испарина, меланхолическое вещество, если его не высвободить (так, Блауманн, так?), вот-вот хлынет из глаз и ноздрей. Из разума в тело, из тела, из воспаленной селезенки в душу. Он расстегивает ей пуговицы, молча, нет, не так. Нет, он рассудительно дает ей советы, одновременно задирая юбку. Нет, не так, эти женщины вроде бы сразу раздеваются и идут в душ.

Сосредоточиться, мне нужно сосредоточиться, пока продолжается эта безумная, жаркая, летняя, тараканья, мучительная ночь в чужой стране, когда ни одна мысль уже больше не может остановить распространяемого ею тягучего, смутного возбуждения.

5

Из компьютера Блауманна:

Как защититься от приступа меланхолии, вызванной бесовскими искушениями духа и тела? Презрение к миру. Contemptus mundi, 1775.

Во-первых. Вечером в постели принять положение мертвеца. Как долго лежать, не сказано. Как не думать о грехе, не сказано.

Во-вторых. При каждом приеме пищи съесть кусок хлеба и, таким образом, накормить червей, которые будут питаться твоей плотью.

Это прекрасно, это ужасно. Не только черви, но и тараканы. Его таракан без ума от хлебных крошек.

В-третьих. Болезнь рассматривать как соучастника смерти.

В-четвертых. Иметь в комнате череп, медитировать о том, кто это был, где он сейчас, и через эти мысли прийти к размышлениям о себе.

В-пятых. Устроить себе могилу и надгробный памятник, и целовать последний каждый день.

Презрение к миру. Мысли о могиле. Спать. Хотя бы в эту ночь.

Ночную тишину разорвал дикий хохот с улицы. Это бес хохочет над его человеческой трагедией, над свернувшимся на постели клубком потной мужской плоти, которая хочет убежать от вожделения. Когда мужчина плачет, искуситель смеется. Бог тоже смеется.

Глава двадцать четвертая

ЛЕТО С ТАРАКАНАМИ

1

Первое неоновое сияние.

Перед гей-баром на тротуаре копошатся темные фигуры, шмыгают туда-сюда, то попадая в луч света, то исчезая. Тараканы. Он знаком с ними по «Ригби», в курсе их житья. «Ригби» — безопасное тараканье логово, их гнездо,