Однажды, заслонившись спиной от Дымков, Бен проделал дыру в стене замка. В кладке он оставил небольшой отсек, куда спрятал маленькую бутылочку из-под воды. А потом прикрыл ее камнем. Раз в шесть дней, ровно в полдень, Бен выкапывал банку из-под овощей из ямки в земле и отливал немного яда в бутылочку из-под воды. Для завершения создания яда оставался один неизвестный ингредиент, который ему нужно было отыскать. Придется пойти опытным путем. Он попробовал песок. Потом свои волосы. Затем лоскутки почти истлевшей рабочей одежды. Но ничего не заставляло состав светиться. Образец зелья оставался инертным после каждой попытки.

– А что сегодня в бочке? – как-то раз прошептал ему Циско.

– Кусочек моего ногтя, – ответил Бен, – чтобы разбить плиту.

– И он разбил?

– Нет.

С помощью примитивного шифра Бен рассказал Циско о семечке, которое по-прежнему лежало в песке вместе с ядом для убийства Вориса. Раз в двенадцать дней Бен выкапывал его и швырял оземь, вот только ничего из него не вырастало.

– Почему ты так заботишься о чем-то совершенно бесполезном? – спросил его исследователь.

– Однажды оно прорастет. Вот увидишь.

Циско покачал головой. Казалось, исследователь мог поверить в любые чудеса, вот только не в какое- то там сморщенное семечко.

– Я съем это твое семечко, – пошутил Циско.

– Не смешно.

– Можно тебя спросить?

– Валяй.

– Вот этот шрам у тебя на лице. Откуда он взялся?

– Я дрался на мечах и победил.

– Это благородное и доблестное занятие.

– О, я так доблестен, что дальше некуда, Циско.

По мере того как подвигалась работа, воспоминания Бена становились все более размытыми и абстрактными. По вечерам он разговаривал с камнем, чем невероятно смущал Циско, и придумывал истории, как у камня прошел день: что Питер надевал, что проходили в школе, с кем он подружился, как обстояли дела в семье. Он клал камень себе на спину и ползал на четвереньках, словно катал его на слоне, как он проделывал с Питером дома в прошлой жизни. Каждый вечер он рисовал на песке свою семью, и их образы делались все более абстрактными и искаженными. Жена становилась красивее. Дети взрослели и набирались сил, иногда представляясь ему суперменами. По ночам ветер вздымал песок и швырял его на коврик, покрывая кожу Бена тончайшим слоем, который так и не удавалось полностью стряхнуть. Иногда песчинки попадали под веки, что раздражало до крика.

Случались дни, когда Дымки напрочь лишали их воды, и язык у Бена чернел и твердел от жуткой жажды при работе на солнцепеке. От дикого голода Бену мерещились миражи: целые озера фруктового пунша, уходившие за пустынный горизонт полки супермаркетов, коптильни с толстыми колбасками, свисавшими над раскаленными жаровнями.

Они с Циско бесконечно говорили о еде, сырах и винах. Однажды ночью они заключили людоедский пакт: если один из них умирает, то второму разрешалось его съесть. Это казалось вполне нормальным. Лишь бы кто-нибудь выбрался обратно на тропу, ведущую домой. Они открыто обсуждали этот пакт, без всякого шифра. Как будто бы Дымкам не было до этого никакого дела.

– Запомни, – говорил Бен. – Я должен умереть.

– Да, – отвечал Циско.

– Тебе нельзя есть меня до того, как это произойдет.

– А если ты спишь как убитый и вправду похож на мертвеца? – пошутил Циско. – Дай мне хоть руку оттяпать. Ты правша, так что я съем левую руку. Она не так нужна.

– Ты давай-ка кончай эти шуточки. Дурные мысли всегда начинаются с дурных шуток.

– Похоже, да.

Циско поглядел на висевшие в небе две луны.

– Жду не дождусь, когда попаду домой, – сказал он Бену. – Когда-нибудь я вернусь в Испанию. И тогда люди узнают, что я открыл новый путь на Восток…

– Я устал тебе твердить: все это нереально.

– Откуда ты знаешь? Ты упрямо повторяешь: нереально, нереально, когда сам-то ты здесь. По-моему, у тебя нездоровый взгляд на вещи.

– Я не в том смысле, что все это нереально. Просто… В мое время, через пятьсот лет после тебя, вся Земля нанесена на карты. Все открыто.

– Это невозможно.

– Говорю же тебе, Циско: в том времени, откуда я, за пределами планеты находятся камеры, которые смотрят вниз и все видят. Дома у меня есть небольшой ящичек, где можно посмотреть все, что видят эти камеры. Я могу разыскать тот участок мира, где живу, и увидеть его прекрасную картинку, плюс услышать голос, говорящий мне, как добраться туда, куда мне нужно.

– Это дар Господень.

– Это ты так думаешь. И все же.

– Если этот твой ящичек может тебе все показать, почему же он никогда не показывал тебе это место?

– Не знаю.

– А ты раньше знал об этой второй луне?

– Нет.

– Ну так, значит, это я ее открыл. Новая луна на дальнем конце мира. Они назовут ее в мою честь. А континент – в честь моей матушки.

– Этот континент Нового Света уже назвали.

– И как же?

– Америкой.

– В честь Веспуччи? Этого грязного итальянского свинопса?

– Да не волнуйся ты так. Если я вернусь, то скажу всем, что Америка – неверное название континента.

– Ты не веришь в то, что хоть когда-нибудь вернешься.

– Понятия не имею.

– Ты не веришь в Бога.

– Если все это делает Бог, я не желаю быть рядом с Ним.

– А я верю в Бога. Знаешь, Постановщик и есть Бог. Нам за это воздастся. Ты сам увидишь. Бог отправил нас сюда, потому что Он нас любит. Я жду не дождусь встречи с Ним в конце тропы. Ты тоже с ним встретишься.

– Сильно сомневаюсь.

– А твой мир – это мир Бога?

– Даже не знаю, как ответить на твой вопрос, Циско. В будущем существует миллиард католиков, если тебе это отрадно слышать.

– Но ты не из их числа.

– Нет.

– Друг мой, просто то, что Бог любит тебя, не означает, что Он может избавить тебя от страданий.

– Послушай, ты по-прежнему считаешь, что все это реально, и что Земля плоская, и что Иисус отправил тебя сюда. Все это прекрасно. Мне кажется, это достойная точка зрения. А я? Мне ничего не нужно. Я хочу домой. Там я хоть что-то создал, Циско. Папаша мой был никудышным слабаком. Я выбрался из заштатной Миннесоты, нашел хорошую работу и построил жизнь из ошметков, оставленных мне Богом. И вот я застрял тут. Когда бы я ни думал о том, что мы с Терезой создали дома, я вижу, как все это гниет. Все, что мы созидали, просто исчезает, обреченное на гибель. А я тут вожусь с этим проклятым пустым замком. Ты никогда не скучаешь по дому?