грязно-снежному полю на всей скорости мчался поезд, она слышала его отчаянные гудки, пытавшиеся заставить упавшую женщину подняться с рельсов, и крики ворон, которым всегда безразлично чужое горе – сидят себе на проводах и каркают в свое удовольствие, глядя на этот мир блестящими глазами-пуговками.

– Тонечка, милая, нету больше твоей мамочки! На тот свет отправилась она. Пусть земля ей будет пухом!

Тоня почувствовала, как ком подступает к горлу. Трамвай подкатил к остановке, и она бросилась к дверям, расталкивая всех на своем пути с такой силой, что ей вслед раздались возмущенные крики «Полоумная, что ли? Совсем охамела! Ты не одна тут выходишь, дебилка!»

Тоня стремглав вылетела из трамвая, и возле урны прямо на остановке ее стошнило. Просто вывернуло наизнанку от мысли о том, что больше ее никто нигде не ждет. Она подняла свое конопатое лицо к серому зимнему небу и поняла, что осталась в этом огромном холодном мире совершенно одна.

И вот теперь Тонька снова очутилась дома. Тогда, зимой, вернувшись в пустой дом после похорон и оставшись наедине со своим горем, она все еще не верила в реальность происходящего. Только траурный вид завешенных зеркал безжалостно кричал ей о том, что здесь на самом деле побывала смерть.

Тоня прошлась по коридору и неожиданно даже для самой себя крикнула на весь дом: «Мам! Мама, ты дома? Я пришла! Уроки закончились!»

Ей казалось, что сейчас из зала выглянет рыжая голова матери с вечной «химией» на коротких волосах, и она пробубнит что-то вроде: «Что разоралась? Башка от твоих криков раскалывается. Иди картошку почисть, пожарим на ужин…»

Беспощадная тишина в ответ резанула больнее, чем лезвие ножа. Устав сдерживать себя, Тоня повалилась на диван и разрыдалась навзрыд, прямо как в детстве. Те зимние каникулы она вспоминала потом как долгий черно-белый сон и теперь понимала фразу героини Одри Хепберн из «Завтрака у Тиффани»: «Грустно – это когда толстеешь или когда идёт дождь, а когда лезешь на стенку, это по-другому».

Теперь же на дворе было лето, и Тоне хотелось верить, что эту поездку она переживет легче, чем тогда зимой. Но было еще тяжелее. Зеленый тенистый сад, шелест листьев за окном, похожий на звук проливного дождя, мычание соседних коров оживляли в ее сердце воспоминания о тех временах, когда мама была рядом. И Фомка еще был живой. А теперь его покренившаяся конура уныло выглядывала из-за кустов, готовая развалиться на доски от натиска чересчур сильного ветра. Он умер, когда Тонька училась на первом курсе.

Новость о том, что дочка Гуровых приехала продавать дом, облетела деревню за минуты. Для нее было полной неожиданностью предложение, прозвучавшее по телефону еще накануне летней сессии. Через деревню собирались проводить федеральную трассу, по плану дорога должна была проходить как раз через то место, где стоял Тонин дом, и за его снос ей предложили неплохие деньги. Все детали регулировались по электронной почте, и после сдачи последнего экзамена Тоне оставалось только приехать и подписать бумаги. Она хотела поскорее покончить с этим и уехать в тот же день, чтобы оставить свое прошлое в прошлом.

Тоня сортировала вещи в своей комнате, когда во дворе скрипнула калитка и через несколько секунд в дверь постучали.

Она никак не ожидала увидеть на пороге Андрея Петровича, того самого любовника матери, который украл все ее накопленное золото и удрал в Москву. Он выглядел гораздо хуже, чем тот, каким она его вспомнила. Постарел за эти годы и выцвел, как и его старая клетчатая рубашка. Бледный, с нервным тиком на правом глазу, потрепанный, теперь бывший мужчина ее мамы напоминал ей наркомана, и Тоня даже испуганно отпрянула назад при мысли о том, что он пришел, чтобы снова обокрасть ее. И никто ведь не поможет, она тут совсем одна!

– У меня нет наличных! Деньги переведены на счет! – начала было Тоня, но Андрей Петрович перебил ее, схватив за руку, и умоляюще посмотрел ей в глаза.

– Ради Бога, прости! Прости меня грешного! Вот, возьми! Забери это, забери!

Мужчина всучил ей в руки тяжелый сверток.

– Что это? – недоуменно спросила Тоня.

– Золото твоей мамки. Ну, то, что осталось. Часть я обратно выкупил из того, что удалось найти. А остальное деньгами. Только умоляю, скажи своей бабке, чтобы она оставила меня в покое.

– Кому?!

– Бабка твоя каждую ночь ко мне приходит во сне, изводит, говорит, на тот свет за собой затащит, если я не верну то, что причитается тебе. Я за этот месяц два раза в аварию попал, а на днях чуть шею не свернул, когда со стремянки упал. Это она так предупреждает меня…

Только когда он ушел, прихрамывая на левую ногу, как побитая собака, Тоня развернула сверток и обалдела, не веря своим глазам.

«Спасибо, бабушка!»

Этих денег было достаточно для того, чтобы действительно оставить свою жизнь в прошлом.

* * *

Белка почувствовала леденящий холод до того, как открыла глаза и обнаружила себя на полу продуваемого насквозь вагона грузового поезда. Пуховик, оставленный на спинке стула в «Маленьком Принце», был бы здесь весьма кстати.

Мысли об этом прервал чей-то стон. Белка огляделась по сторонам и с ужасом обнаружила вокруг себя полураздетых, измученных калмыков, судя по тому, что героиней ее очередного путешествия по времени и пространстве была некая Герел Манкирова из Калмыкии.

В вагоне находилось не менее сорока человек. Изможденные старики беспрестанно кашляли и сиплыми голосами бормотали молитвы на калмыцком языке. В углу грудной младенец разрывался в приступе плача, а его мать, метавшаяся в лихорадке с безумными горящими глазами, в отчаянии пыталась согреть его своим телом, но одетая в тонкую длинную рубашку, она сама нуждалась в тепле. Рядом плакали ее дети постарше – девочка лет пяти и мальчик лет десяти. Осунувшиеся, с голодными глазенками, напуганные, они с отчаянием смотрели на умирающую мать.

Белка повернула голову в другой угол вагона и наткнулась взглядом на безжизненное тело старушки. Рядом с ней лежал ее муж. Он бережно обнимал ее, молча глядя невидящими глазами в никуда. Наверное, он смотрел в прошлое и видел, как они, еще молодые и счастливые, скачут по бескрайней степи на лошадях в лучах весеннего солнца.

Белка обвела вагон взглядом. Кашель, стоны, плач, вздохи – все перемешалось с завыванием ветра. Повсюду одна и та же картина – убитые горем, убитые холодом, убитые голодом, эти полуживые люди…

Она знала кто они и почему едут в этом поезде, непригодном для перевозки людей. Знала