его наперсником стали омрачаться, и вскоре, к удивлению и любопытству многих, Антонис неожиданно покинул испанский двор, где так счастливо до этого восходила его звезда. При европейских же дворах, не знавших всех обстоятельств этой злосчастной истории, объясняли внезапное бегство Антониса преследованием Трибунала Священной Канцелярии Инквизиции из-за сомнительной чистоты крови художника, что не соответствовало истине. К тому же осведомленные и приближенные люди почти не скрываясь, указывали, что, невзирая на строгость испанских законов в отношении чистоты веры и крови, положение, богатство или высокое происхождение ограждали от гонений блюстителей ортодоксальных порядков, и сам капеллан короля и советник римской Конгрегации Доктрины Веры Себастьян де Коваррубиас был сыном иудея, недавно обратившегося в христианство, а мать его была из рода Лейва. Антонис же, познавший переменчивость Фортуны и монаршей дружбы, вернулся в Утрехт, где, хотя и написал несколько портретов, в том числе знатных вельмож и принцев, уже не сиял так ярко на живописном небосклоне. При дворе же Филиппа взошла звезда ученика его Алонсо Санчеса, прозываемого также Коэльо, возвышению которого споспешествовал не только несомненный дар, заботливо взращенный его учителем, но и покладистость характера и готовность к услужению, способствовавшая тому, что он стал не только придворным живописцем, но и новым другом короля. Санчес, как шептались завистники, не просто поместил к себе королевское чадо, а объявил ее родной дочерью, ибо имел уже семью, несколько детей и законную супругу, бывшую незадолго до того на сносях. Король же стал восприемником объявленной таким образом дочери, которой будто бы дали имя Инэз, и часто бывал в семье Санчеса и подолгу играл с девочкой, росшей в полной любви и роскоши, неслыханной даже для придворного художника. Эта Инэз выросла совершеннейшей красавицей, с которой Санчес писал несколько портретов, и хотя и имел других потомков, их портретов он не создал. Говорили, что вошедшая в возраст приемная, а по истине подлинная королевская дочь жила при дворе в полном довольстве наравне с наследными принцессами и ни в чем не знала себе отказа. Король же подыскивал ей подходящего мужа, что было в порядке вещей того времени, но тяжелая и долгая болезнь монарха отвлекла его от попечения плода его страсти, и по смерти короля наследник его, так же нареченный Филиппом, рожденный от четвертого брака с Анной Австрийской, изгнал многих советников, приближенных и прочих любезных сердцу прежнего короля людей. Инэз, оказавшаяся среди них, вынуждена была уехать сначала в Толедо, а затем в Кордову, где, как свидетельствовали шпионы герцога Лермы, сосредоточившего в своих руках необъятную власть при молодом короле, сблизилась с семьями немногих оставшихся там знатных марранов, что не было предосудительным даже для самых блистательных испанских грандов. Когда же по приказу новых королевских приспешников гонения на марранов возобновились, Инэз отправилась в лежащий в португальской провинции Эштремадура город Синтру, откуда секретный агент Трибунала Канцелярии Священной Инквизиции доносил, что видели её в последний раз восходящей на борт торгового галеона, отплывающего с мыса Кабо-де-Рока в восточные земли…»

Командующий и свинопас

Профессор Малкоян был ходячей иллюстрацией к замечательному произведению Сергея Довлатова «Соло на ундервуде». К той его части, где научный руководитель аспиранта Грубина высказывал ему претензии за чрезмерное употребление иностранных слов. Как известно, свое недовольство он формулировал следующим образом: «Да хули ты выё***ся?»

Точно такие же претензии предъявлял Малкояну его вечный оппонент доцент Харитонов. Тот был поклонником Фридриха Ницше, сформулировавшего теорию свободы личности, и потому часто являлся на занятия в состоянии легкого алкогольного опьянения. Не то, чтобы профессор использовал очень уж много иностранных слов. Но одно из них вставлял к месту и не очень. Слово это было – «компаративизм». Означало оно «сравнительный анализ», большим поклонником которого и являлся Малкоян. Проблема заключалась в том, что профессор заведовал кафедрой зарубежной филологии и сделал сравнительное литературоведение стержневым направлением ее деятельности. К использованию этого метода он склонял всех подчиненных ему приматов. Термин «компаративизм» знали абсолютно все, даже те студенты, чей словарный запас колебался в диапазоне восторга и разочарования папуасов, получивших подарочные наборы конкистадоров. В упрощенном виде этот метод формулировался известной фразой «Всё познается в сравнении». Малкоян, ссылаясь на авторитеты, утверждал, что изречение принадлежит великому французскому философу Рене Декарту. Харитонов, к 12 часам дня уже высвободив свой дух путем употребления портвейна, кричал заведующему, что любой образованный филолог знает, что автором этой максимы является, естественно, Ницше. В постоянно возникающих спорах остальные профессора и доценты, в силу давних и сложных неприязненных отношений, сложившихся на почве любви к науке, делились примерно поровну. Тертые старшие преподаватели старались не примыкать ни к одной из сторон. Буйное же и непокорное племя ассистентов и аспирантской мелюзги, не признававшее никаких авторитетов, презирали обе версии и были поклонниками ее фольклорного происхождения, указывая на анекдот о еврее, поселившем у себя дома козу. В связи с чем тонко намекали противоборствующим сторонам, что не стоит, дескать, купать козленка в молоке его матери.

Кстати, с продуктов мясного производства все и началось. Точнее, с пожилого доцента Пищикова, который на кафедре выступал в роли Герасима Кузьмича Петрина из неопубликованной, но экранизированной пьесы Антона Павловича Чехова «Безотцовщина». Заключалась эта роль в том, что Пищиков часами сидел на кафедре у своего стола и выдавал в эфир новости, вычитанные в периодической печати. Развитие всемирной сети сильно расширило его информационную базу. Роль свою он играл намеренно, и эта манера Герасима Кузьмича… то есть Анатолия Ивановича, вставлять дурацкую новость кстати и некстати, часто гасила разгорающиеся конфликты, приводя в ступор коллег.

В тот день очередной высоконаучный спор разгорелся с какой-то очень уж взрывной быстротой. Малкоян разродился мыслью, что компаративизм, помимо научного метода, является глобальным способом организации деятельности любого сообщества двуногих. Харитонов, презрительно фыркая и увеличивая тем самым концентрацию этиловых паров в помещении, повторял довлатовский афоризм и в том же ключе доказывал преимущества третьего постулата учения своего кумира Ницше. Следует признать, что нецензурная харитоновская версия и вправду удачно рифмовалась с термином «нигилизм». Враждебные партии уже готовы были перейти к более высокой стадии дискуссии, когда прозвучал сочный баритон Пищикова:

– В Испании на продажу выставлен самый дорогой хамон иберико в мире. Начальная стоимость составляет почти пять тысяч евро за одну ногу.

Абсурдистский залп, как всегда, достиг своей цели.

– Вы, Анатолий Иванович, как всегда, ни к селу ни к городу. Серьезный научный спор превратите черт знает во что…

– …А, по-моему, это прекрасный пример для его окончательного разрешения…

В воздухе, перекрывая пары харитоновского нигилизма,