и арабские компании совместно использовать все объекты? (Как оказалось, это непростой вопрос.) После четырех лет таких занятий два моих студента, Ури Шетрит и Руди Бартон, вместе со мной собрали идеи группы в книгу под названием «Мастерская Гарварда в Иерусалиме» (The Harvard Jerusalem Studio). В ней мы отмечали:

Мы чувствовали, что на занятиях в Иерусалиме не следует избегать политических вопросов – это неотъемлемая часть процесса проектирования. Ни одно проектное решение в Иерусалиме нельзя принимать без учета далеко идущих последствий для различных общин, и наши исследования должны были проводиться так, чтобы гарантировать, что голос каждой общины будет услышан.

Несомненно, в Иерусалиме для того, чтобы каждый голос был услышан, требуется полноценная работа.

* * *

Поскольку я оказался в большей степени вовлечен в научное сообщество, теснее стали и мои связи с Международной конференцией по дизайну в Аспене, штат Колорадо, – это ежегодное событие привлекало широкий круг творческих специалистов и имело серьезное влияние в этой сфере. Впервые я участвовал в конференции в 1967 году, сразу после открытия Habitat, и представил совместный доклад вместе с Крисом Александером и Чарлзом Корреа – тогда мы все трое только начинали профессиональную деятельность. Десять лет спустя я вошел в совет конференции, и моими друзьями стали такие люди, как Бен и Джейн Томпсон, которые преобразовали прибрежную часть Бостона и других городов; графические дизайнеры Милтон Глейзер и Иван Чермаев; дизайнер и кинорежиссер Сол Басс; промышленный дизайнер Джордж Нельсон, а также Ричард Вурмен, который позже создал конференции TED.

Между тем обстановка в мире архитектуры серьезно менялась, и тот, кто преподавал в Гарварде, не мог этого не заметить. Многие изменения в господствующих тенденциях восприимчивой архитектуры в 1970–1980-х нашли отражение в книге Роберта Вентури «Сложности и противоречия в архитектуре» (Complexity and Contradiction in Architecture), в которой автор выступил за более свободный, более терпимый подход, который подчеркивает более формальные, скульптурные, даже декоративные аспекты архитектуры. Эти идеи и близкие им по духу в конечном итоге обозначат термином «постмодернизм». Вентури отвергал постмодернизм и в то же время помогал его поддерживать: «Архитекторы больше не могут позволить запугивать себя пуританским нравственным языком ортодоксальной современной архитектуры. Мне нравятся элементы не “чистые”, а смешанные, такие, что представляют собой нечто среднее, а не “отчетливое”, искаженные, а не “простые”». Вентури продолжает, выступая за «неряшливую энергичность вместо очевидного единства» и «богатство смысла вместо ясности значения». Как непреднамеренно демонстрируют слова Вентури, пытаться описать постмодернизм – непростая задача. То, что когда-то было движением или школой мысли, теперь кажется преходящим помрачением рассудка. Но оно имело последствия.

Постмодернизм возник как результат разочарования в большей части реальных свидетельств модернизма в послевоенные годы – в том, чего он достиг и чего не смог достичь, – но влияние также оказал мир моды и преобладающие отношения в мире искусства. Изменения назревали на протяжении некоторого времени. В визуальных видах искусства поп-арт и особенно концептуальное искусство заново определили критерии оценки и даже подтверждения того, чтó является искусством. А мир моды всегда был неразрывно связан с потреблением и коммерцией.

Когда я начинал свою деятельность, социальное предназначение архитектуры – как ее фундаментальная основа – не ставилось под сомнение. Существовали, конечно, разные интерпретации предназначения, разные прочтения, когда речь шла о том, как достичь цели, – я вовсе не хочу преуменьшить различия. Архитекторы могут, что называется, оседлать любимого конька и размахивать шашкой, как и любые другие специалисты. Знаменитая фраза Фрейда о «нарциссизме малых различий» применима к некоторым из подобных споров. Но базовые ценности, казалось, были универсальными. Я не могу представить, чтобы в 1950-х годах кто-нибудь, преподавая на архитектурном факультете, сказал «делайте, что хотите». Или: «Это не наша первоочередная задача – заботиться о государственном жилом фонде». Или: «Архитектура – только для тех, кто может себе это позволить».

В то время как модернистов вдохновляли социальные идеалы, подход постмодернистов был, по существу, изобразительным. Зданиям придавали форму, их облицовывали и украшали, руководствуясь и вдохновляясь историческими и ироническими эталонами, от классических фронтонов до поп-арта. Это можно было рассматривать как шутку, понятную лишь посвященным. Проект здания, его физическая природа, даже ситуационный контекст были вторичными.

Спор между модернистами и постмодернистами сравним с вечной напряженностью между стилем и модой – напряженностью, которая существует в большинстве сфер жизни. Вспомните об индийском сари и индийской тунике. Они бывают из самых разных материалов и с самыми разными узорами, и на протяжении веков, несомненно, эволюционировали, но как вид одежды они также обладают неким постоянством – стилем. Мне нравится носить белые рубашки без воротничка из египетского хлопка различного плетения. Эти рубашки могут быть легкими или теплыми, и их можно носить и как повседневную одежду, и как официальную – с костюмом. Они функциональны, удобны, долговечны и обладают простой красотой. Их основа – это определенные потребности и ценности. И опять – стиль.

Мода другая – авангардная, ироничная, постоянно меняющаяся и стремящаяся вызвать потрясение в уже насыщенном мире средств массовой информации. Она может поражать и быть технически сложной. Иногда она имеет долговременное значение. Но в основном мода неисчерпаема, мимолетна и никогда не существует мирно. Она требует постоянного потребления, подстегивает к нему – и с каждым новым веянием становится устаревшей.

Отказ архитектуры от социального предназначения позволил постмодернистам легко производить разрушения в профессии. Модернисты не всегда достигали желаемых результатов, но для модерниста градостроительство и архитектура были неразделимы. Одно порождало другое. Если кто-то хотел продвигать строительство высотных зданий конкретного типа, то ему приходилось думать о городской среде, которая будет создаваться и в которой будут находиться эти здания. Тот факт, что модернисты часто не имели успеха при реализации проектов на практике – идея о «башнях в парках» дала нам целые поколения неудачных проектов жилых домов, лишенных значимой городской жизни, – не означал, что следует отказаться от стремления принимать во внимание самые важные потребности общества.

Постмодернисты не терпели ничего подобного. Они провозгласили, что не способны решить проблемы общества, и стремились взять на вооружение градостроительство прошлого, которое – по крайней мере с их точки зрения – «работало». Ведущий голос принадлежал принцу Уэльскому, который в свойственной ему немного чудаковатой манере поддерживал эту точку зрения и призывал вернуться к тому, что сделало великими города XIX века. Но в те времена в городах не было автомобилей. Им не приходилось иметь дело с таким типом зданий, как высотки. В этих городах были низкие стандарты (например, в вопросах санитарии) и обычаи, касающиеся стиля, которые современные люди