в нас. Если Марк Рейзен, знаменитый бас Большого театра, писал к юбилею Шаляпина гнусную статью, то этот период разочарований, потерь и обретений надо было пережить.

…Я бесконечно счастлив, что теперь на мою книжную полку встанут рядом два издания книги «Галина»: одно, выпущенное при участии журнала «Континент», другое – «Юности». Время соединило, сомкнуло нас, и никаких границ, о которых я говорил вначале, практически не существует, потому что души не имеют границ».

Презентация проходила в пресс-центре на Зубовском. Галина Павловна, специально прилетевшая в Москву на свое торжество, очень волновалась, но была счастлива. Собралось много народу – журналисты, писатели, актеры, почитатели таланта Вишневской. Пришедший на встречу Андрей Вознесенский попросил меня представить его примадонне. Раньше он был знаком только со Славой и не был уверен, что Вишневская его знает. Мы втроем сфотографировались, и мой друг, уходя, наговорил ей кучу комплиментов. В этот день мы незаметно перешли с моей великой крестницей на «ты» и расстались с отчеством.

Вскоре после выхода книги «Галина» мы со съемочной группой «Браво» прилетели в Вашингтон. Из афиш узнали, что Ростропович дает концерты. Позвонили Гале. К нашему удивлению, она была дома и тут же пригласила меня и Аню в гости – на пельмени и соленую семгу, которую, – как она сказала, – солила сама. Мы сидели на кухне и под холодную русскую водку ели горячие пельмени и подтвердившую все наши ожидания рыбу. Вошел Мстислав Леопольдович, который до того готовился в кабинете к предстоящему мастер-классу, но, видимо, не выдержав одиночества и отчуждения от застолья, присоединился к нам. Мы не были до того знакомы. Первое, что он сказал, наполняя рюмки, был веселый призыв:

– Значит так. Ты – Андрюша. Я – Слава. И, пожалуйста, без «вычества».

Он поставил передо мной какую-то странную посудину – на одной ножке было три соединенных между собой рюмки. И наполнил все три. Я сказал:

– Я что, Змей Горыныч, пить в три горла…

Слава засмеялся. Мы выпили… Где-то после третьей рюмки он спросил:

– Хочешь, я тебе покажу, чем я горжусь в этой квартире. – И повел меня в гостиную. Я хотел угадать, что же для великого Ростроповича здесь особенно дорого. Картины? Но их немало и в парижском доме. Мебель? Действительно, она была очень стильная и соотносилась по цвету с паркетом. Но Слава был романтик… Вряд ли эта расхожая красота могла быть предметом гордости великого маэстро. В углу стояло огромное черное дерево. Крона была из перламутра. Каждый листочек светился и отражал свет. «Нет, и это не то», – подумал я… И вдруг он мне говорит:

– Обрати внимание на паркет. Он из того же дерева, из которого Страдивари делал свои скрипки…

Я обомлел.

– Что ж ты не сказал раньше. Я бы не топтал своими ботинками эту реликвию… – Слава довольно рассмеялся. И мы вернулись к столу.

Вечер прошел очень весело и быстро. Где-то часов в десять радушный хозяин предложил:

– Ребята, может, хотите еще кого-нибудь повидать?

Я назвал наших американских друзей Лозанских… Оказывается, они были знакомы. Стали звонить. Через полчаса явились Таня и Эдик. И все началось сначала – водка, пельмени, семга и обычный наш русский разговор. Вспоминали Россию. Говорили о Большом театре, о новых российских книгах. О Москве… Неожиданно Галя спела частушку – очень смешную и весьма фривольную, но, к сожалению, я ни слова не запомнил. Где-то за полночь стали прощаться. Уже в дверях Слава вдруг остановил нас:

– Погодите. Надо выпить на дорожку шампанского. Вы такого не пробовали. Сейчас принесу. Это «Дом Периньон». Сто долларов одна бутылка стоит.

По тем временам, когда наши командировочные не превышали 20 долларов в сутки и на них надо было жить и изловчиться привезти сувениры в Москву, такая сумма убедила нас задержаться…

Уже одетые мы выпили по бокалу искристой французской влаги и вышли на улицу.

…Вспоминается еще одна встреча, когда Ростроповичу и Вишневской вернули гражданство. Галя сказала мне тогда с душевной горечью, которая, видимо, никогда не пройдет:

– Ты знаешь, когда нам вернули гражданство, никто из представителей власти не извинился, не позвонил, даже не спросили, ждем ли мы этого! Как крепостным: хотим – отнимаем, хотим – возвращаем. Без всяких объяснений.

И я подумал, сколько же друзей мы потеряли оттого, что были роботами, оттого, что не понимали: люди, которым Бог дал талант, талантливы во всем. И прежде всего в любви к Родине, которую они хотят видеть счастливой. За это им низкий поклон!

Именно в это время и состоялся творческий вечер Галины Вишневской в Большом театре. Она возвращалась домой в Россию с триумфом. Была составлена огромная программа, где среди выступающих было много знаменитостей… Накануне я был у нее дома. Она делилась своими ожиданиями будущего триумфа:

– На сцене будет стоять царское кресло. И я, как королева, буду на нем восседать и принимать поздравления. Пусть знают, кого они обидели. Это же надо – в юбилейном сборнике, посвященном Большому театру, нет даже упоминания о певице Вишневской! Не было такой!

А я вспомнил свои стихи, написанные недавно и ей посвященные:

И даже выслали голос,

А имя снесли с афиш.

Галя спросила:

– Ты выступишь на вечере? Очень тебя прошу…

Вечером она позвонила мне домой.

– Так я тебя жду… Да, кстати, если можешь, переделай последнюю строку в своем стихотворении. Не надо, чтобы было: «А жить в ней давно нельзя». (Имелась в виду Россия.) Может приехать Президент, и мне будет неудобно перед ним. А в книге оставь, если хочешь.

Через несколько минут я позвонил Гале и прочитал новый вариант. Она успокоилась…

Вечером я поехал в Большой театр. Концерт был замечательный. Много цветов, много добрых слов и оглушительных оваций. Из зала мне была хорошо видна Галя. В высоком позолоченном кресле – она действительно походила на королеву – чуть надменная и очень красивая, в богатом элегантном платье… Я любовался ею. Вдруг по залу через усилитель прозвучала неожиданная фраза: «Галина Павловна Вишневская просит пройти на сцену Андрея Дмитриевича Дементьева…» Я поднялся и пошел за кулисы. В перерыве мы с Галей на ходу поговорили. Она была немного напряжена, но по всему чувствовалось, что счастлива… Выступал я во втором отделении после Майи Плисецкой, которая блистательно станцевала в честь признанной примы Большого театра. Галя уже переместилась с царского кресла в царскую ложу, где она сидела вместе со Славой Ростроповичем. Я прочел стихи и в конце сказал:

– Вы прекрасны, Ваше величество…

Позднее