на которую мы просто не можем не обратить внимание. Она касается фигуры Иоанна и его связи с Иисусом. Здесь нужно обратиться к Ветхому Завету. В нем довольно часто встречается тандем и определенная оппозиция двух фигур – буквально с первых глав книги Бытия. Речь идет об оппозиции «культурного» и «некультурного» брата: Каин и Авель, Исав и Иаков, косматый и гладкий, дикий и благообразный. В Бытии нам рассказывают, что старший брат (олицетворение еще довольно сильного дикого начала в человеке) побеждает младшего и даже убивает. Затем мы видим развитие этой истории в лице Исава и Иакова. Исав был косматый, то есть волосатый, а Иаков – гладкий, и Иаков постоянно боялся, что его старший и косматый брат, более близкий к животному прошлому, может его убить, хотя в этой истории он его и не убивает. Иаков многого достигает хитростью, то есть отыгрывает фигуру трикстера. И вот теперь мы встречаем эту историю с двумя братьями в Новом Завете. Иоанн – брат старший, Иисус – младший. Они не родные, но сейчас это не имеет значения. Сравнения происходят абсолютно неосознанно, не было никакого сознательного желания провести параллель с ветхозаветными братьями. Это выражение внутренних архетипов, это буквально тексты, написанные под влиянием коллективного бессознательного. Итак, Иоанн носит одежду из верблюжьего волоса, то есть он как бы брат косматый. Более того, на иконах он изображается с распущенными и косматыми волосами, он выглядит как довольно дикий человек. Он живет в пустыне, питаясь саранчой и диким медом. Создается образ человека, более близкого к животной среде. Поэтому, по сути, это тот же сюжет с оппозицией двух братьев, но на новый лад. По ходу ветхозаветного повествования противостояние меняется с откровенно враждебного (Каин и Авель) до относительно мирного в лице Иакова и Исава, Иосифа с его старшими братьями, где дело решается хитростью младшего брата, который более разумен по сравнению со старшими. То есть мы сталкиваемся в самом начале с первичной враждой дикого и культурного, а затем видим постепенное разрешение этого конфликта. В ситуации с Иоанном Крестителем и Иисусом старший, условно дикий, благословляет младшего и более возвышенного брата на продолжение дела. При этом сам дикий брат изначально предстает перед нами как будто усмиренным, то есть у него нет прежних диких нравов, какие были свойственны, например, Исаву. Теперь это аскет, подвижник, он живет в пустыне, ведет святой образ жизни и проповедует покаяние. Так происходит «окультуривание» дикого человека. Иоанн открыто говорит, что ему нужно умаляться, а Иисусу расти. То есть происходит тотальная смена психологической парадигмы. И с уходом в небытие дикого прошлого начинается буквально новая эра, эра нового человека, который раньше уже был, но значительно слабее.

Еще раз отмечу, что не надо рассматривать эти истории плоско. Коль скоро что-то крепко держится в человеческой памяти вот уже более двух тысяч лет, значит, все это успешно выражает некое внутреннее содержание человека. По сути, нам показывают психическую эволюцию; скорее даже, она сама себя показывает. Библия – книга сложная, она написана не одним автором и к тому же в разные времена. Это буквально архетипическая история, которая пишет сама себя. С точки зрения психологии как науки, в этом ключе можно сказать, что тексты богодухновенны, потому что через них происходит прорыв внутренней реальности.

Иоанн Креститель умирает, и по-другому быть не могло. В начале развития темы двух братьев умер Авель (был убит). Часто в аллегорических толкованиях проводят такую параллель, что и Авель – это образ Иисуса, который также потом умрет, и Иаков – образ Иисуса. Эта цепочка известна из церковного дискурса, только в нее не включено противопоставление «дикого» и «культурного» братьев. И хотя она оставалась за кадром, она очень легко просматривается при желании, если начать немного додумывать и знать что-то из философии, истории других религий и психологии. Так, Иоанн гибнет через усекновение главы, то есть та самая «дикость» лишается главенства, если говорить метафорически. Об этом слова Иоанна: «Ему должно расти, а мне умаляться (становиться меньше)».

Что касается роста Иисуса, повествование об этом помещено внутри той истории об отправлении апостолов на проповедь (Мк. 6:7–13). Происходит буквально резкий горизонтальный рост, то есть появляются апостолы и проповедники нового человека и нового человечества, а также нового мышления и восприятия мира. При этом число апостолов не случайно – 12. Оно архетипично и знаменует в числе прочего парность, двоичность. Получается, в Новом Завете как будто происходит кластерный рост двоих братьев. В то же время происходит добровольный отход в тень Иоанна, который благословляет Христа на продолжение. С психологической точки зрения, Иисус, безусловно, представляет собой «нового человека»: культурного, «гладкого», умного, иногда хитроумного (в этом качестве мы можем увидеть проявление архетипа Трикстера). Иисус интегрирует в себе все и принимает то, что отдает Иоанн. Обратите внимание, Иисус тоже подвижник и также какое-то время живет в пустыне, так что он объединяет в себе гораздо больше фигур, чем только Авель и Иаков.

И еще один интересный момент: «Царь Ирод, услышав об Иисусе – ибо имя Его стало гласно, – говорил: это Иоанн Креститель воскрес из мертвых, и потому чудеса делаются им». Что это за новая история с тем, что Ирод верит в воскресение Иоанна? Сложно допустить, что он знаком с проповедью о воскресении, новой жизни. Больше похоже на то, что это продолжение архетипической истории, и Ирод как бы говорит о том, что Иоанн действительно воскресает. Ирод слышит про Иисуса и говорит, что это воскрес Иоанн. И в некотором роде это действительно так: ветхий человек, который был казнен, воскресает в новом. Итак, в этой истории все ниточки сходятся: об Иоанне можно говорить как о заходящем солнце, а об Иисусе – как о восходящем.

Это напоминает также параллель двух историй про исцеление женщины, страдающей кровотечением, и воскрешение дочери Иаира. Везде используется этот прием: истории, раскрывающие одна другую, поданы по принципу матрешки, и их нужно изучать именно так. Читать такой текст плоско нельзя, тем более в таком случае непонятно, зачем евангелист использует этот прием. Оба фрагмента – про смерть одной парадигмы и рождение другой. И во всем Евангелии мы наблюдаем эту смену: что-то уходит в тень, а что-то выходит вперед. При этом такое ощущение, что это все одни и те же персонажи, которые повторяются в процессе человеческой жизни, одни и те же архетипы, которые развиваются и меняют друг друга, словно бы осуществляя одну и ту же программу становления и развития сознания от крайне