class="p1">Так, в мае 1903 года в лондонской газете «Таймс» была опубликована «телеграмма» Плеве, адресованная губернатору, в которой министр якобы запрещал использовать вооружённые силы для подавления назревавшего погрома, дабы не провоцировать «недовольства» по отношению к правительству среди православного населения.

Оригинал телеграммы, впрочем, как и следы её существования, так и не были обнаружены. Искали же их настойчиво не только царские правоохранители, но и соответствующие комиссии, созданные новыми властями после свержения самодержавия.

Второй дискуссионной темой был характер насильственных действий.

Зарубежную прессу быстро заполонили сенсационные материалы об изощрённых зверствах в отношении кишинёвских евреев. Газетные полосы пестрели рассказами о множестве изнасилований женщин и даже девочек, вырванных языках и ноздрях, распоротых животах. Европейские столицы охватили митинги солидарности с российскими евреями. Самодержавие обвинялось чуть ли не в геноциде иудеев.

Однако официальные материалы следствия, которые не подвергались сомнению сторонами процесса, говорят совсем о другом:

«У всех убитых найдены были повреждения, причинённые тяжёлыми тупыми орудиями: дубинами, камнями, лопатами, у некоторых же острым топором».

Однако в условиях разразившейся информационной бури официальные следственные документы были уже не интересны либерально-революционным деятелям и международной общественности. Кишинёвская трагедия выполнила свою роль дискредитации российских властей накануне революции 1905–1907 годов.

Также она снизила «порог чувствительности» к подобным кровавым событиям. Если еврейский погром 1903 года в Кишинёве вызвал общественный шок, то аналогичные события 1905 года (пусть и в меньшем масштабе) были восприняты более безразлично.

Предпосылки Кишинёвского погрома определялись объективными экономическими противоречиями, низким образовательным уровнем бессарабских обывателей начала XX века.

Нельзя не упомянуть об антисемитизме ряда представителей региональной администрации. К примеру, антиеврейски был настроен вице-губернатор Устругов, считавший еврейство рассадником революционных настроений. Тем не менее ключевые региональные чиновники – генерал-лейтенант Бекман, бессарабский прокурор Горемыкин, кишинёвский городской голова Шмидт – демонстрировали полнейшую беспристрастность.

Возможно, у провокаторов действительно были покровители на самом высоком уровне. Тем самым подтверждается непременное условие любой революции – раскол правящей элиты.

Как здесь не вспомнить о том, что историки и до сих пор не имеют ответов на вопросы, почему в январе 1905 года у солдат, охранявших подступы к Зимнему дворцу, вдруг оказались боевые патроны и кто отдал приказ на открытие огня по мирной манифестации (события «Кровавого воскресенья»). Правивший тогда император Николай II в таком раскачивании собственного государства явно заинтересован не был.

Главным же уроком Кишинёвского погрома стало то, что административная система Российской империи (по крайней мере на местах) была плохо приспособлена для действий в экстремальных условиях внутреннего кризиса: губернаторы безынициативны и в нестандартных ситуациях ждут распоряжений МВД, полиция с массовыми беспорядками справляется плохо, коммуникация между государственными органами и общественными структурами развита слабо. А к тому же и само общество разделено противоречиями и полно предрассудков.

Такая общественно-политическая система могла стать лёгкой добычей для революционных технологий Новейшего времени. Что, собственно, и произошло через несколько лет.

Выборы по-бессарабски. Как губерния выбирала депутатов в Государственную думу России

Первый русский парламент существовал всего лишь немногим более двух месяцев: с 27 апреля по 9 июля 1906 года. Но он стал важной вехой в истории страны. Ввиду специфики революционного момента настроения жителей империи он отражал не слишком точно, но вот вся ее «цветущая сложность» видна была в полной мере. Особенно ярко – в таких губерниях, как Бессарабская.

Революционные события 1905 года почти не затронули Бессарабию. Численность городского пролетариата в регионе была незначительной. Земельный вопрос в Бессарабии стоял гораздо менее остро, чем в коренной России. Национально-автономистское движение было развито слабо, да и многонациональный состав губернии не предполагал здесь наличия титульного этноса.

На выборах в Пруто-Днестровье не было жёсткого противостояния между выборщиками от землевладельческой и крестьянской курий. В отличие, например, от соседней Подольской, где малороссийские крестьяне и польские помещики жёстко противостояли друг другу, в Бессарабии основная борьба развернулось между различными группами землевладельцев.

Весной 1905 года после тяжёлой болезни не стало многолетнего предводителя бессарабского дворянства Михаила Крупенского. На рубеже XIX–XX веков клан Крупенских, носивший неформальное название «греческая партия», контролировал ключевые должности в дворянской корпорации и земском самоуправлении. Его неформальное название было обусловлено ведущей ролью в нём бессарабских греков.

Издание «Одесские новости» так тогда описывало положение этой группировки: «Имя Крупенских в Бессарабии пользуется какой-то особой магической силой… В Кишиневе нет ни одного общественного учреждения, которое не пыталось бы завербовать в свой состав – в качестве ли почетного члена или в качестве активного деятеля – кого-нибудь из членов рода Крупенских… Крупенских прямо рвут на части…». Добавим, что это влияние во многом определялось обширными связями семейства и в Петербурге.

Александр Крупенский, ставший новым лидером провластной дворянской группировки, новые выборы губернского маршала выиграть не смог. После этого он покинул Бессарабию и наиболее тревожные для России события 1905 года переждал в Румынии.

Императорский манифест от 17 октября 1905 года, учреждавший выборный законодательный орган власти, вызвал у местной бюрократии и монархической общественности некоторое замешательство. Этим не замедлили воспользоваться леволиберальные силы и, прежде всего, конституционные демократы (кадеты), эффектно дополнившие название своей партии подзаголовком «Партия народной свободы».

Либерализм и до событий Первой русской революции был весьма популярен среди бессарабских элит. Вот как говорил об этом губернатор Бессарабии в 1903–1904 годах, князь Сергей Урусов: «Хотя бессарабское земство в мое время носило в общем либеральный отпечаток, но деятельность его была совершенно чужда противоправительственной агитации. Жандармскому управлению почти нечего было делать в земской среде, и даже среди служащих в земстве по вольному найму; так называемые неблагонадежные элементы встречались лишь в виде редкого исключения».

Избирательная кампания кадетской партии в Первую Госдуму основывалась на мощных организационных и финансовых ресурсах. Агитационная литература либералов издалась миллионными тиражами, вся европейская часть империи была разделена на кадетские лекторские округа, а губернии наводнили агитаторы.

Предвыборная программа кадетов была весьма привлекательна особенно для городской интеллигенции. Создание правового государства на западный манер, подчинение правительства однопалатному парламенту, амнистия всех политических заключённых, решение проблемы крестьянского малоземелья – вот основные принципы данной программы. Весьма громкими среди кадетов были голоса в пользу провозглашения России республикой, введения всеобщего избирательного права.

В числе основных спонсоров предвыборной кампании были члены ЦК кадетской партии – богатые помещики Алексей Муханов, Алексей Свечин, Николай Львов, князья Долгоруковы.

В Бессарабии лидерами радикально-либерального движения также стали дворяне: барон Александр Стуарт, крупный помещик Константин Казимир, бывший кишиневский городской голова Карл Шмидт. Их стараниями в октябре 1905 года в Хотине состоялся учредительный съезд Бессарабской партии прогрессистов, ставшей главным партнёром кадетов в регионе. Основу партии составила городская