а здесь стоит резкий запах лекарств: Бетадина, йода и дезинфицирующих средств, которые бьют в нос и вызывают тошноту.

Она останавливается перед одной из дверей, стучит и входит.

– Добрый день, мадам Бюисоннье. Здесь ваша подруга, и могу точно сказать: она счастлива, что вы вне опасности. Я вас оставляю, если что-то понадобится, зовите.

Она выходит, закрыв за собой дверь. И я остаюсь наедине с Фран.

На ней больничная рубашка из тех, у которых на спине разрез, а к левой руке тянется капельница. Мне странно видеть ее такой. Она бледна и выглядит очень хрупкой! Я все еще не могу поверить, что она такое сделала.

Несколько долгих секунд мы смотрим друг на друга, не произнося ни слова. Может быть, она думает, что я сильно на нее сержусь, и это правда, но у меня нет ни малейшего желания читать ей мораль.

– Ку-ку…

Лицо у нее искажается, и она начинает плакать.

– О, Марни, я так жалею, что это сделала…

Фран!

Я бросаюсь к ней и крепко прижимаю к себе.

– Все будет хорошо, я здесь. Обещаю, все будет хорошо, я тебя не брошу.

Она плачет, я тоже. Со стороны, наверное, выглядит глупо, но нам наплевать.

– Ты нашла письмо? – спрашивает она, как будто это сейчас самое главное.

– Да…

– И прочла?

Я улыбаюсь, откидывая ей со лба мокрую от слез прядь волос.

– Я попросила его перевести. У меня в школе второй язык был немецкий…

– Пакита – мое настоящее имя.

– Думаю, я поняла. Ты не любишь свое имя?

– Дело не в этом… Пакита – это маленькая девочка, которая не умела говорить «нет»; это она стала толстой, потому что не могла вовремя отодвинуть тарелку; это она просто хотела, чтобы родители ею гордились, и даже помыслить не могла чем-то их расстроить; это ее долгое время травили, это над ней издевались; ею пренебрегали, предпочитая ей ее подруг…

– О, Фран, дорогая моя…

Я смотрю ей в лицо, охватываю взглядом ее большие карие глаза и спутанные белокурые волосы – никогда еще она не выглядела так трогательно. Сейчас я готова на все что угодно, лишь бы ей стало лучше.

– А Бюисоннье – твоя настоящая фамилия?

– Это фамилия Фреда, я попросила у него разрешения оставить ее, когда мы разводились. Моя настоящая фамилия – Контрерас.

Я смотрю на нее, и меня переполняет безграничная любовь – да, именно это чувство я к ней и испытываю. Огромная любовь – как к сестре. Которой у меня никогда не было.

– Ты сама хочешь рассказать родителям или лучше мне?

Она закрывает глаза, как будто только сейчас до конца осознает, что наделала.

– Нет… Им через неделю улетать с моей сестрой в Венесуэлу, и я не хочу нарушать их планы. Они уже десять лет не были на родине.

– Никогда бы не подумала, что у тебя венесуэльские корни.

– У меня очень светлая кожа, а волосы и брови я крашу. Почти полная иллюзия натурального блонда… В детстве волосы у меня были цвета воронова крыла, и я поклялась себе, что, когда вырасту, буду похожа на моих кукол Барби. Только забыла сбросить парочку килограммов…

Я грустно улыбаюсь, потрясенная тем, что в детстве она дошла до полного отрицания себя.

– Хочешь рассказать мне что-нибудь о том, что с тобой произошло?

Она опускает голову и смотрит на наши переплетенные пальцы.

– Кто тебя так обидел, Фран?

Она прерывисто дышит, поднимает на меня свои глазища и, кажется, раздумывает, ответить или нет. Я не хочу ее торопить, я жду.

– Его… его зовут Арман. Он был любовью всей моей жизни… Для него я была Пакита, и мне нравилось, что он так меня называет – этим он примирил меня с собой… Он даже не знал, что для всех остальных я – Фран.

Я вспоминаю строчки письма: «Вы говорили, что эти отношения меня погубят, а я не стала вас слушать».

– Как он мог этого не знать?

– Мы никогда не выходили из дома, Марни… Виделись только у меня.

– Почему?

– Потому что… я была его любовницей. Четыре года.

Голос у нее срывается.

– Прости, Фран… Не обязательно говорить об этом сейчас. И вообще не обязательно. Может, ты отдохнешь?

– Нет! Нет… Я должна все объяснить, должна… Я больше не хочу ничего от тебя скрывать.

И она снова заливается слезами.

– Я нехороший человек, Марни… Правда, я нехороший человек.

– Что ты такое говоришь? Да ты один из лучших людей, которых я встречала в жизни. Ты великодушная, помогаешь другим, умеешь поддержать, ты добра к людям, умна и талантлива. Не знаю, кто тебе внушил такую чушь, но ты хороший человек, Фран. Это точно.

– Но… он четыре года изменял со мной жене, и я об этом знала. Я хотела, чтобы он бросил ее ради меня, иногда хотела, чтобы она умерла, чтобы какой-нибудь колдун наслал на нее порчу и она превратилась в козу!

В козу? Почему в козу?

Звучит очень неожиданно – у нее явно нервное перевозбуждение.

Фран поднимает на меня глаза, полные бесконечной грусти. Эта грусть так же глубока, как и ее чувство вины.

– Мне ужасно хотелось быть на ее месте, жить ее жизнью, быть такой же счастливой, как она, быть любимой и никогда не возвращаться домой в одиночестве… Но я этого не заслуживаю, я все испортила, все. Я ничтожество.

– Неправда, ты этого заслуживаешь! И ничего ты не испортила, ты просто встретила не того человека, он… Он не должен был давать тебе надежду.

Она плачет, и все ее тело сотрясается от рыданий.

– Он и не давал. Он всегда говорил, что она для него много значит, и я… я ненавидела ее за это. Вчера вечером он сказал мне, что любит жену и никогда не бросит ее ради меня…

– Очень жаль…

– Мне так больно…

Если бы это было в моей власти, как бы я хотела одним мановением руки, одной силой мысли развеять ее горе!

– Командировку ты придумала, да?

– Да… Я знала, что он поехал один в Бретань и просто хотела побыть с ним, а он наговорил мне таких ужасных вещей…

И она на одном дыхании выкладывает мне все, что произошло.

Когда рассказ о ее последних четырех годах подходит к концу, меня начинает тошнить.

– Он всегда отказывался выходить из дома, мы ото всех прятались, и после этого он обвиняет меня в том, что я подвергаю его опасности, слишком много от него жду, порчу ему жизнь. Он меня раздавил… Но я