ее только постоять у двери, чтобы ее никто не закрыл. Она никогда меня не видела, и, должно быть, задается вопросом, из какой квартиры я вышла, но все же соглашается помочь.

– Хорошо, Марни; хотите, чтобы я остался на линии?

Я пытаюсь отдышаться.

– Надеюсь, все обойдется, буду ждать помощи.

– Вы сделали все необходимое, к вам уже едут врачи «скорой». Марни! Выпейте полный стакан воды и постарайтесь сохранять спокойствие. Сейчас я положу трубку, но при малейшем затруднении звоните снова, договорились?

Я всхлипываю.

– Хорошо, спасибо…

Я кладу трубку и иду в спальню к Фран, смотрю на нее, на бутылку водки, на пузырек от снотворного и, гладя ее по волосам, снова начинаю плакать.

– За что ты так меня наказала, Фран… Зачем ты это сделала?

Мне отвечает Индиго. Его я глажу тоже.

– Все будет хорошо, дружок, все будет хорошо…

В приемном покое больницы «Амьен-Юг» сидят в ожидании человек пятнадцать. Я предупредила Ану, что не приду сегодня на работу, и уже несколько раз выходила на улицу, пыталась дозвониться до Элиотта, но безуспешно. Он на своей пресловутой встрече… Никогда в жизни я не чувствовала себя такой беспомощной. Мне остается только ждать. К врачам, которые сейчас помогают Фран, меня, конечно, не пускают, и, глядя на толпу в приемном покое, я сомневаюсь, что у докторов найдется время регулярно сообщать мне новости. Придется набраться терпения. Тем более в этой чертовой больнице нет связи.

Я уже обгрызла всю кожицу вокруг ногтей, чего со мной не случалось много лет, и теперь ободранные кончики пальцев начинают ныть. Я не понимаю, что произошло; Фран должна была утром уехать в командировку. Что же заставило ее так поступить? Что ей пришлось пережить, если она решила, что жить дальше не имеет смысла? Был ли это импульсивный поступок? Что-то неожиданное, из-за чего она попросила меня присмотреть за котом, а потом попыталась покончить с собой? Кто мог причинить ей боль и довести ее до отчаяния – такую жизнерадостную, энергичную, одаренную?

Бригада «скорой» приехала быстро и действовала молниеносно. Реаниматолог сказал, что она выкарабкается, но теперь, стоит мне начать думать о ней, у меня возникает неудержимое желание зареветь. Я не понимаю, не понимаю…

Встав, я иду к автомату купить стаканчик эспрессо. Но он не принимает оплату банковскими картами. Я роюсь в кармане куртки, помня, что у меня завалялось там два евро, но первое, на что я натыкаюсь, это конверт, который я нашла у Фран перед отъездом в больницу. Он лежал на видном месте – на комоде. Я совсем о нем забыла…

У меня перехватывает дыхание. Кофе уже не хочется.

Я возвращаюсь на место, но открыть конверт не решаюсь. Нетрудно догадаться, что за письмо там внутри. Когда человек, совершивший попытку самоубийства, оставляет письмо, значит, он хочет объясниться. Не знаю, имею ли я право читать его, но сердце у меня заранее колотится, как сумасшедшее.

Я колеблюсь, верчу письмо в руках и наконец не выдерживаю.

Вскрываю конверт и начинаю читать.

Papá, mamá, María,

Los quiero con todo mi corazón, pero fracasé.

No pude tener la vida que quería. De veras creí que

lo conseguiría, pero no soy feliz. Me advirtieron que esta

relación me destruiría, y no los escuché.

Ustedes tenían toda la razón.

No estoy hecha para ser amada. No estoy hecha para

ser feliz, la muerte será mucho más dulce que esta vida

de sufrimiento.

Ahora estoy en paz.

Los quiero a todos.

Я не понимаю, почему оно написано на испанском? Почему подписано «Пакита»? Кто эта Пакита? Фран – это Пакита?

Я пытаюсь перевести письмо. Но черт, я не умею читать по-испански и понимаю примерно одно слово из десяти. «La muerte será mucho más dulce». Смерть будет намного слаще? Проклятье, проклятье! Конечно, это письмо писала Фран!

Я вскакиваю и начинаю бросаться ко всем окружающим без разбора:

– Вы говорите по-испански? Есть здесь кто-нибудь, кто знает испанский?

Все качают головами: мне фатально не везет.

Дама в регистратуре!

– Простите, вы говорите по-испански?

Она смотрит на меня с удивлением.

– Вообще-то, испанский был у меня вторым языком в коллеже и лицее, но очень давно…

– Вы можете мне это перевести?

И я кладу письмо на стойку.

Она неуверенно берет его и начинает переводить вслух, не торопясь, запинаясь перед каждым словом, все время поправляя себя, но суть я понимаю.

Даже слишком хорошо.

Папа, мама, Мария,

я люблю вас всем сердцем, но у меня ничего не получилось.

Не получилось жить так, как я мечтала.

Я несчастна, а ведь раньше у меня было столько надежд. Вы говорили, что эти отношения меня погубят, а я не стала вас слушать.

Вы были правы.

Я не создана для того, чтобы быть любимой. Я не создана для того, чтобы быть счастливой. Смерть будет намного приятней, чем эта жизнь, полная мучений.

Теперь у меня в душе покой.

Я вас люблю.

Пакита

– А Фран, Франсуаза – это на испанском «Пакита», – добавляет дама.

О, Фран…

Деревня была очаровательна, а дом великолепен. Голубые ставни, серый камень, шиферная крыша – не дом, а картинка. Место выглядело очень романтичным и уединенным; Арман нашел идеальное гнездышко.

Пакита припарковала машину метрах в ста от дома и не стала вынимать свой чемоданчик из багажника – его можно будет забрать позже. Она постучала в дверь, и ее сердце отозвалось таким же громким стуком. Все это время ей ужасно его не хватало… Они не виделись целых шесть недель – никогда еще разлука не длилась так долго. Арман был слишком загружен работой и не мог вырваться. Они почти не разговаривали по телефону, ей приходилось все время ждать, когда он сам с ней свяжется, и теперь все в ней бурлило от счастья при мысли о том, что впервые за четыре года она встретится с ним здесь, а не у себя дома.

Несколько секунд она ждала, затаив дыхание; наконец, Арман открыл дверь.

Его лицо внезапно побледнело.

– Какого черта ты здесь делаешь?

Арман, казалось, был поражен ее появлением. Она ничего не понимала… Он сам доверительно поделился с ней, что приезжает сюда один, назвал адрес, точную дату следующего приезда, подчеркнул, какое это невероятно романтичное место… Она не могла ошибиться в его намерениях до такой степени.

– Ты сказал, что уезжаешь в Бретань один на несколько дней, и я подумала…

Его глаза потемнели.

– Я, наверное, брежу! И что же ты подумала?

– Что… ты