Когда они спали, Ронану снился Илидорин. Ему снился медленно разворачивающийся зеленый побег, растущий внутри пня. С каждым днем этот росток становился все сильнее.

И Ронан тоже становился сильнее.

– Что ты чувствуешь? – спросил Брайд.

Они сидели на крыше заброшенного здания в викторианском стиле, глядя на разрушенный город вокруг. Солнце как раз уходило за горизонт, и его лучей едва хватало, чтобы разглядеть тусклые силуэты в естественном свете заката. Если бы кто-нибудь посмотрел вверх, то вполне смог бы заметить сновидцев, расположившихся на своем насесте, но в этом городе не один десяток лет никто не поднимал голову в небо.

– Ронан, – напомнил о себе Брайд, – что ты чувствуешь?

Парень не ответил. Это была одна из тех ночей, что заставляли его хотеть бежать, бежать и бежать, пока не остановится дыхание, но Брайд имел в виду не это ощущение.

– Я все еще чувствую запах той фабрики, – сказала Хеннесси. – Мне кажется, я буду вонять ею всю оставшуюся жизнь.

Сновидцы только что разрушили целлюлозный завод на другом конце города. Это был один из худших запахов, с которым Ронан когда-либо сталкивался, и это учитывая вонь Музея живой истории Западной Вирджинии, уничтоженной свалки мусора и трупов, которые он хоронил на протяжении многих лет. Парень задавался вопросом, сколько времени потребуется людям, чтобы обнаружить его исчезновение. Завода. Запаха. Всего этого. Заметят ли они еще до захода солнца, что силуэт фабрики исчез с горизонта? Возможно, лишь утром, когда придут на работу и увидят, что на месте производства теперь зеленеет луг. Если только завтра не выходной. Ронан понятия не имел, какой сегодня день недели. Время изменило свой бег. Выходные теперь казались понятием, которое имело значение когда-то До.

– Что ты чувствуешь? – настаивал Брайд. – Ничего?

– Этот динозавр, – произнес Ронан, пальцами поглаживая узловатые когти Бензопилы. Ворониха вцепилась в выступ крыши рядом с хозяином и уставилась на исчезающее солнце, приоткрыв клюв, словно раздумывая, насколько приятно оно могло оказаться на вкус. – И конек крыши вызывают у меня…

Хеннесси ахнула.

Брайд едва успел схватить девушку за руку, прежде чем она упала с крыши. Пальцы Хеннесси намертво вцепились в мужчину, пока он затаскивал ее обратно.

Ронану не хватило времени спросить, что случилось. Его поразило следующим.

Внезапно он почувствовал себя наэлектризованным.

Свободным, его мысли парили в воздухе. Плененным, тело словно срослось с чем-то глубоко под землей. Он был и тем и другим одновременно. Ронан чувствовал, что способен на все что угодно, все, что когда-либо хотел, все, кроме как выпутаться из той штуки, с которой так тесно переплелся. Эта штука, это явление. Сущность или энергия, что бы это ни было, но оно делало его таким сильным, таким живым.

Он понял это, услышал, он был этим…

– Черт возьми, – прошептал Ронан.

Брайд улыбнулся.

Не той улыбкой, которую Ронан иногда замечал на его лице, эта выглядела совершенно иначе. Зубы Брайда белели в сгущающейся темноте, глаза полузакрыты, голова откинута назад. Эйфория. Облегчение.

– Это силовая линия, – сказал Брайд.

Ронан ощутил, как она распускается внутри него, как виноградные лозы, стремящиеся к солнцу. Гудящая энергия его снов, осознание невероятных возможностей, однако он не спал.

С громким криком Бензопила бросилась с крыши и взмыла высоко в воздух. В глубине души он чувствовал, что мог бы присоединиться к ней.

– Почему это происходит? – тихо спросила Хеннесси. Брайд все еще крепко держал девушку, обхватив рукой ее плечо.

– Всплеск, – ответил мужчина. – Это ненадолго. Если повезет, мы почувствуем еще один. А может, и третий. Так бьется сердце выздоравливающей планеты.

Ночная грязь казалась чем-то настолько далеким, в миллионе километров отсюда, чем-то, что никогда не сможет коснуться Ронана. Он был ночь, он был мир и так же бесконечен, как они оба.

Бензопила прокаркала сверху, и Ронан внезапно вскочил на ноги, легко удерживая равновесие на коньке крыши. Он во всю силу легких каркнул в ответ присненному ворону. Звук эхом разнесся над крышам мертвого города, превращаясь в гвалт целой стаи воронов, гвалт стаи Ронанов, хотя их было только двое.

– Он настолько сильный, – произнесла Хеннесси, хотя всплеск уже начал ослабевать.

Мир менялся. Становился местом, для которого кто-то вроде Ронана был создан.

– Это только начало, – сказал Брайд.

Кармен Фарух-Лейн не рассказала Локу о мече Джордан Хеннесси.

В суматохе, вызванной смертью Рианнон Мартин, она поспешно засунула его в одно из оцинкованных вентиляционных отверстий в углу индюшатника. Позже, когда был проведен инструктаж и территория зачищена, она перепрятала оружие в арендованном автомобиле.

Кармен не впервые скрывала что-то от Модераторов, но этот секрет, безусловно, казался самым значимым. Меч невероятной, чудесной работы был длиной практически с ее рост. Он ощущался продолжением ее руки, не легче и не тяжелее, чем собственная ладонь. Сжимая в руке потрясающую рукоять из серебристого металла, можно было ощутить выгравированные слова «Из хаоса», даже когда они скрыты под пальцами. Клинок из ночного неба – фраза, которая не только звучит нелепо, но и странно воспринимается. Лезвие оружия выглядело словно окно в ночное небо в форме меча. Не клинок, раскрашенный под ночное небо. А настоящее ночное небо. Собственно, им он и был. Когда Кармен взмахивала мечом (а она, к удивлению Лилианы, смущающее количество раз доставала его в съемных комнатах, гостиничных номерах и на задних дворах домов, где они останавливались), за ним тянулся звездный и лунный свет, искрились кометы и мерцала космическая пыль. Он мог разрезать практически все, что угодно, но «разрезать» не совсем правильное слово. Клинок одерживал верх. Побеждал, как побеждала ночь, как побеждала тьма. Он просто обрушивался. Фарух-Лейн подозревала, что существовало лишь одно оружие, способное остановить его – солнечный клинок, который в последний раз видели в ножнах, пристегнутых за спиной Ронана Линча.

– Он тебе идет, – с веселой улыбкой сказала Лилиана, когда Фарух-Лейн достала меч во дворе арендованного коттеджа. Лезвие отбрасывало мерцающие резные узоры света сквозь заросли жасмина, скрывающие полутемную беседку, под крышей которой они стояли. На улице было немного прохладно, но Лилиана, желая быть поближе к Фарух-Лейн, все равно сидела рядом, устроившись в выцветшем плетеном кресле с вязанием на коленях, и добродушно покачивала ногой. Сейчас она была в среднем возрасте, в расцвете сил. Ее волосы сияли многообразием оттенков рыжего, казавшимся нереальным словно сон. Как обычно, Лилиана попыталась приручить локоны с помощью вездесущей синей ленты, однако узел у основания ее бледной шеи развязался. Кожа в этом месте всегда казалась невероятно мягкой.