Каждый, кому за сорок (если, конечно, он родился не в Бронксе), обладает чистыми и простыми воспоминаниями о таких заведениях – приземистых, оранжевых, похожих на деревянные ящики с раздвижными окошками для покупателей, гирляндами желтых лампочек снаружи, побеленными стволами деревьев, мусорными урнами и белыми автопокрышками вокруг парковки, множеством разъясняющих то да се табличек на деревьях и ледяным корневым пивом, которым вы можете насладиться, усевшись за пикниковый столик над ручьем или утащив железный подносик с напитком в освещенное радиоприемником святилище вашего «форда» 57-го года.

Едва завидев это заведение, я резко свернул в его сторону, но, по-видимому, в то же мгновение и заснул, поскольку пробил оградку из белых покрышек, проехался по клумбе петуний и с треском врезался в зеленый пикниковый столик, заставив хозяина, Карла Бимиша, выскочить в переднике и бумажной шапчонке из боковой двери и поинтересоваться, какого черта я, по моему мнению, делаю, – Карл был совершенно уверен, что я пьян и заслуживаю ареста.

Никаких дальнейших несчастий это происшествие не породило (и даже напротив). Пробудившись, естественно, от удара, я выскочил из машины, рассыпался в извинениях, сказал, что готов подышать в полицейскую трубочку, отсчитал три сотни зеленых в покрытие ущерба, объяснил, что провел весь день на рыбалке, а не в какой-то из забегаловок Френчтауна и свернул сюда с шоссе потому, что этот стоящий над ручьем ларек с гирляндами лампочек и белыми стволами деревьев выглядит дьявольски привлекательным, и я бы с радостью выпил корневого пива, если хозяин не видит препятствий к тому, чтобы меня обслужить.

Карл позволил уговорить его не гневаться, сунул мои деньги в карман передника и, будучи человеком добрым, признал, что случается всякое и что иногда (пусть и редко) объяснения случившегося бывают правдивыми.

Со стаканом пива в руке я занял наименее растрескавшийся столик и посидел над ручьем, улыбаясь и думая об отце, который останавливался со мной как раз в таких местах – в давние пятидесятые, на далеком Юге, когда он, офицер ВМС по закупкам, брал меня в свои поездки, чтобы позволить маме оправиться от кошмара каждодневного сидения дома наедине со мной.

Спустя недолгое время ко мне вышел Карл Бимиш, погасивший все гирлянды, кроме одной. Он принес еще один стакан корневого пива для меня и настоящего для себя, присел за мой столик, радуясь возможности ночного разговора с незнакомцем, который, вопреки некоторым начальным подозрениям на его счет, оказался вполне приличным, да еще и единственным человеком, с коим можно приятно завершить день.

Говорил, разумеется, сам Карл. (По-видимому, достаточных возможностей для бесед с клиентами через окошко раздаточной ему не выпадало.) Он вдовец, рассказал Карл, почти тридцать лет проработал в Тарритауне в сфере эргономики. Три года назад умерла его жена, Милли, и он решил уйти на пенсию, обратить в наличные акции компании, в которой служил, и подыскать себе какое-нибудь более-менее интересное занятие (звучало знакомо). Он много чего знал об эргономике, науке, о которой я даже не слышал, но ничего – о розничной торговле, индустрии общественного питания или обращении с клиентами. И признался мне, что заведение свое купил просто в силу каприза, увидев объявление о его продаже в журнале для предпринимателей. Он вырос в Пулавски, маленькой польской общине на севере штата Нью-Йорк, где имелось точь-в-точь такое же, которое стояло прямо у впадавшего в озеро Онтарио ручейка и было, естественно, «настоящим местом встреч» и для ребятни, и для взрослых. Там он познакомился со своей женой и даже, сколько ему помнилось, поработал, облачаясь в коричневый хлопковый комбинезон с вышитым на груди темно-коричневыми нитками именем и в коричневую бумажную шапчонку, хотя, признался Карл, отыскать какие-либо реальные свидетельства этой работы так потом и не смог – не исключено, что он просто нафантазировал ее, стремясь приукрасить свое прошлое. Впрочем, он помнил тот городок и то время как лучшие в его жизни и, возможно, обзавелся вот этим заведением в память о них.

– И конечно, поначалу все у меня шло лучше некуда, – сказал Карл, снимая белую бумажную шапочку и опуская ее на липкие доски стола, и я увидел, как гладкий, словно отлакированный, купол его головы заблестел в свете тянувшейся к ларьку лампочной гирлянды. Ему было шестьдесят пять лет – большие толстые руки, маленькие уши, общий облик человека, зарабатывающего на жизнь погрузкой кирпичей.

– По-моему, оно замечательное, – сказал я, окидывая столики и прочее восхищенным взглядом. Все было свежеокрашенным, отмытым, чистеньким, опрятным, как территория больницы. – Сдается мне, вы приобрели золотую жилу. – И я одобрительно покивал, чувствуя, что уже опился густым, ароматным корневым пивом.

– Первые полтора года были просто супер. Супер, – сказал Карл Бимиш. – Прежний владелец все запустил. Я потратился на ремонт. Люди, живущие в этих местах, говорили, что рады видеть старое заведение возродившимся, дай бог, оно опять пойдет в гору, ну и поздние проезжие вроде вас начали останавливаться здесь. Заведение снова стало местом встреч, во всяком случае, дело к тому шло. Но я, похоже, слишком уверовал в свой успех, потому и приобрел аппарат для изготовления замороженных напитков. Прибыль-то у меня была. Потом еще йогуртовую машинку. А потом прицепную полевую кухню, чтобы пикники обслуживать. А после увлекся мыслью – я ее все из того же предпринимательского журнала почерпнул – купить старый вагон-ресторан и поставить его здесь, а может, даже официанта нанять. Скромное меню, хромированные приборы, оригинальные столики, вазы с цветами, ковровые дорожки. Для особых случаев.

Карл оглянулся на ручей, помрачнел:

– Вон он стоит. Я купил эту чертову дрянь у одного ресторанчика в Лакаванне, привез ее сюда на двух грузовиках и поставил на кусок рельсового пути. Примерно тогда у меня деньги и закончились.

Он покачал головой, смахнул с лысины комара.

– Обидно, – сказал я, вглядываясь в темноту и обнаруживая еще более темную громадину, неподвижную и зловещую в ночи.

– А какие были планы. – Карл Бимиш сокрушенно улыбнулся мне через столик, снова давая понять, что случается-то, конечно, всякое, однако большие планы суть, по природе своей, – большие ошибки.

– Но пока-то дела у вас идут, – сказал я. – Вы можете просто воздержаться от расширения, дождаться обновления вашей капитальной базы.

Такие словечки я заучил лишь недавно, занявшись риелторством, и что они означают, толком не понимал.

– Я слишком много задолжал, – сообщил Карл скорбно, как если бы долг был пулей, пробившей его сердце. И ткнул большим пальцем, плоским и розовым, в подсохшую на столе пивную каплю. – У меня осталось, э-э, полгода, чтобы расплатиться с двумя здешними кредиторами.

Понюхав палец, Карл стряхнул с него сладкую корочку, пропеченную долгим летом, полным дерьмовой невезухи.

– А провести рекапитализацию вы не можете? – спросил я. – Продать вагон-ресторан и, может быть, взять ссуду под недвижимость?

Еще один пример риелторского жаргона.