– Хороню. – Вот и все, что отвечает ему Бетти МакЛеод.

– На этот раз у нее никаких неприятностей не было! – заявляю я гневным тоном только что преданного человека.

Во взгляде сержанта Балдуччи проступает вялый интерес.

– Я мог бы предоставить вам время поостыть, – сообщает он.

– Мне остывать не от чего, – сердито отвечаю я. – Я ни на кого не злюсь.

– Вот и хороню. Не хочется, чтобы вы волновались по пустякам.

На языке у меня вертится ответ: «Большое спасибо! А поцеловать меня в жопу тебе не хочется?» Да только одного взгляда на его мощные руки, торчащие, точно толстые салями, из коротких синих рукавов, довольно, чтобы заподозрить в сержанте Балдуччи большого специалиста по переломам ключиц и удушающим захватам вроде того, каким угостили моего сына. Язык я буквальным образом прикусываю и холодно смотрю через Клио-стрит на Мирлен Биверс, которая все болтает по дешевому, явно подаренному на Рождество телефону, глядя на меня – вернее, на расплывчатого белого дьявола, коим она меня сочла, – так, точно ожидает, что я вот-вот загорюсь и взорвусь, оставив лишь облако сернистого дыма. Очень жаль, что муж ее умер, вот что я вам скажу. Достойный мистер Биверс такого не допустил бы.

Сержант Балдуччи неспешно возвращается к своему патрульному «плимуту», рация на его ремне потрескивает невнятно и бессмысленно. Открыв дверцу машины, он наклоняется и говорит что-то напарнику, и оба смеются, пока сержант усаживается в машину и помечает нечто в лежащем на приборной доске планшете. Я слышу слово «владелец» и новую вспышку смеха. Дверца захлопывается, машина легко трогается с места и уезжает, важно шурша колесами.

Бетти Мак-Леод так и стоит за дверью дома, только теперь ее маленькие мулаты выглядывают из-за нее с обеих сторон. В лице Бетти нет ни сочувствия, ни смущения, ни горечи, ни даже намека на что-то подобное.

– Я вернусь, когда Ларри будет дома, – безнадежно обещаю я.

– Ладно.

Я вперяюсь в нее суровым, обвиняющим взглядом и спрашиваю:

– Кто еще есть в доме? Я слышал, как спускали воду.

– Моя сестра, – отвечает она. – Но ваше ли это дело?

Я вглядываюсь в лицо Бетти, стараясь прочесть правду в мелких холодных чертах. Сестра из Ред-Клауда? Стройная, большерукая Сигрид, решившая отдохнуть от своих нордических печалей и выразить соболезнования высоконравственной сестрице? Возможно, но маловероятно.

– Не мое, – соглашаюсь я.

И тогда Бетти Мак-Леод без какого-либо предуведомления просто захлопывает вторую дверь, оставляя меня на крыльце с пустыми руками, наедине с лупящим по голове экваториальным солнцем. Она щелкает замками, я стою какое-то время, прислушиваясь, ощущая себя всеми покинутым, а потом направляюсь к машине. Больше у меня дел в городе нет. Приеду сюда за платой после 4-го, может, чего-нибудь и получу.

Мирлен Биверс все еще торчит на своем крыльце, у обвитых душистым горошком столбиков. Ее влажные волосы всклокочены, большие пальцы сжимают резиновую ручку, словно поручень вагонетки, в которой она мчит по «русским горкам».

– Эй! – окликает она меня. – Поймали они того малого?

Желтый телефон свисает с прицепленного к ходункам одежного крючка. Подарок ее детей, конечно, позволяющий им разговаривать с матерью.

– Он хотел к Ларри залезть. Видать, вы его спугнули.

– Его поймали, – отвечаю я. – Он больше не опасен.

– Хорошо! – И она обнажает в улыбке вставные зубы. – Вы так много для нас делаете. Мы все вам благодарны.

– Каждый из нас делает что может, – говорю я.

– Вы мужа моего знали?

Я кладу ладони на дверцу машины и сочувственно вглядываюсь в бедную, уходящую от нас Мирлен, которая вскоре соединится с милым ее сердцу мужем совсем в ином мире.

– Конечно, – отвечаю я.

– Замечательный был человек, – вздыхает миссис Биверс, именно это собирался сказать и я. И покачивает головой, вспоминая его.

– Нам всем его не хватает, – говорю я.

– Еще бы, – соглашается она и приступает к мучительному, с остановками, возвращению в дом. – Еще бы.

Круто свернув с Монморанси-роуд, я попадаю в конские угодья Хаддама – в наш маленький Лексингтон, где изгороди длинны, белы и прямоугольны, пастбища просторны и покаты, а дороги (Рикеттс-Крик-Клоуз, Драмминг-Лог-Уэй, Пикок-Глен) пересекают затененные, каменистые речушки по деревянным мостам и приводят, прорезая рощи подрагивающих осин, к уютно укрытым летней листвой домам богачей. Служба рыбного и охотничьего хозяйства каждую весну выпускает в эти речушки инкубаторную форель, предоставляя хорошо оснащенным спортсменам-домовладельцам возможность вылавливать ее; здесь еще уцелели участки темнохвойного леса, деревья которого видели с грохотом проходившие мимо части революционной армии, слышали горны, вопли и дерзкие выкрики первых американцев, воодушевленных идеей свободы; теперь под этими ветвями проходят в наездницких бриджах рыжеватые наследницы тех людей, направляясь к конюшням ради одинокой полуденной верховой прогулки. Время от времени я показываю в этих местах дома, хотя владельцы их, толстые и разряженные, точно фараоны, осыпанные вскружившими им головы дарами жизни, неизменно оказываются людьми пренеприятнейшими и, когда ты являешься к ним, чтобы «продемонстрировать чудесный дом», ведут себя так, точно ты – их дворник. Здешней недвижимостью по преимуществу занимается в нашем офисе Шакс Мерфи, поскольку сама природа наделила его потребной для таких дел разновидностью врожденного цинизма, позволяющего считать этих домовладельцев смешными, да к тому же ему больше всего на свете нравится спускать с богатых клиентов шкуру по сантиметру за раз. Я же тяготею к рынку более уютному, высоко ценя его непритязательность.

Что касается малоприятных Мак-Леодов, я теперь думаю, что совершил довольно простую ошибку: едва купив дом, в котором они живут, мне следовало усадить обоих посреди их дворика на садовые стулья, поставить перед каждым по двойному коктейлю из текилы, угостить жареными ребрышками «ранчо», сваренной в початках кукурузой, лаймовым пирогом и салатом из помидоров с луком – и все бы у нас получилось тип-топ. А позже, когда отношения наши испортились бы (а это всегда происходит с домовладельцем и квартирантом, если, конечно, квартирант не склонен к благодарности, а домовладелец – не дурак), у нас имелся бы противовес подозрительности и неприязни, каковые сейчас, увы, обратились в статус-кво. Почему я так не поступил, не знаю. Наверное, потому, что это не в моем характере.

На «Фрэнкс» я буквальным образом налетел одной летней ночью годовой давности, возвращаясь, усталый, со слипающимися глазами, домой из «Клуба краснокожего», где до десяти вечера ловил рыбу. Заведение, которое называлось тогда «Хмельной березовый сок Бимиша», привлекательно выросло из тьмы, когда я – с резью в глазах и жаждущим корневого пива, пересохшим, словно дерюгой устланным ртом – вошел в поворот шоссе 31.