— Не хочу. — Лина шла и смотрела себе под ноги. — Я уже ничего не хочу. И потом, мне еще работать сегодня.

— Да-да, я понимаю. — Илья быстро закивал. — Трудно к такому привыкнуть. Сигарету хочешь?

— Да, трудно. Спасибо, я не курю. — Лина попыталась улыбнуться. — Вообще невозможно. Все, завтра подаю заявление. С меня хватит.

— Да ты что? Перестань. — Илья Романович положил руку ей на плечо. — Я не хочу сказать, что со временем привыкнешь — к такому лучше вообще не привыкать, — но ведь…

— Что? — Она остановилась и посмотрела ему в глаза. — Да ты знаешь, что я уже год мяса в рот брать не могу? И засыпаю только при включенном свете. Это тебе как?

Илья Романович отвел взгляд.

— А то, что я с мужем собственным спать не могу? А то, что я уже забыла, когда у меня… В общем!.. Я уже и не женщина как будто! Это все ерунда, правда? Да я каждый свой труп по имени-отчеству помню, разбуди меня среди ночи — как таблицу умножения расскажу. Нет, все, не могу.

Илья Романович шагал рядом и молчал. Лучше в этот момент не переубеждать, а то действительно уйдет. До оперативника доходили слухи, что она кладет заявление на стол начальника после каждого выезда. У него даже специальная папка есть.

Когда сели в машину и уже собирались ехать, в окошко постучал криминалист.

— Линочка, результаты как можно быстрее нужны. Постарайся, а?

— Хорошо, постараюсь. Как, установили личность?

— Еще нет. — Он вздохнул и развел руками. — Но выясним. К концу дня установим, будь спокойна.

Водитель завел мотор, и машина вырулила на дорогу.

— Слушай, Илья Романович, можно тебя попросить? — спросила Лина, когда подъезжали к Садовому кольцу. — Дальше без меня. Я немножко пройтись хочу по свежему воздуху.

— Конечно-конечно. — Он хлопнул водителя по плечу. — Останови у светофора.

Машина притормозила, и Лина вышла на улицу. Уже хотела идти, но оперативник вдруг вышел вместе с ней.

— Лина, я хотел тебе сказать… — Он опустил голову.

— Что?

— Ты прости меня, ладно?

— За что? — удивилась она.

— Так… Не знаю. Просто прости, и все. — Он пожал плечами и сел обратно в машину.

Вторник. 15.36 — 17.04

Адвоката еще не было, поэтому Клавдия просто рассказывала Смирнову про Витю. Она делала это не без умысла. У следователя нет возможности наказать преступника, более того, сейчас, когда на предварительном следствии обязательно присутствует адвокат, даже собственное отношение выказать весьма опасно. Адвокат потом скажет, что следователь испытывал личную неприязнь к подследственному. Эти адвокаты стали очень быстро перенимать все «достижения» западной системы правосудия.

Но поскольку вся эта история касалась Клавдии лично, ей хотелось хоть как-то, если не наказать, то хотя бы устыдить Смирнова.

И вот она рассказывала ему о Витеньке. Рассказывала и смотрела отчиму прямо в глаза.

Это был, конечно, достаточно садистский способ наказания, но Клавдия, понимая отчетливо, что она сейчас бестактна и зла, тем не менее испытывала какую-то скрытую радость, мучая Смирнова.

А тот действительно мучился. У него на глазах блестели слезы. Он утирал их как-то полуинтеллигентски мизинчиком. Но он в самом деле плакал.

«Ничего, — мстительно думала Клавдия. — Так им всем и надо».

Не замечая того, что думает о Смирнове почему-то во множественном числе.

Вошедший в комнату адвокат с удивлением посмотрел на своего подзащитного.

— Вы плакали, Смирнов? — спросил он.

— Нет, нет, — быстро сказал Сергей. — Что-то в глаз попало.

«Сейчас я тебе действительно кое-что в глаз залеплю, — подумала Клавдия, начиная допрос. — Сейчас у тебя глаза на лоб полезут».

Когда формальности были соблюдены, заполнена шапка протокола и все такое, Клавдия спросила как бы между прочим:

— Сергей Владимирович, вы прописаны…

— В Твери.

— Мгм. В прошлый раз мы остановились с вами… на чем?

— Я нашел Нину…

— Да-да… Дальше картина более или менее ясна. А знаете что, давайте просто поговорим о вашей жизни с Ниной Николаевной Кокошиной.

Это был еще один продуманный ход, тоже довольно жестокий. Но иначе, понимала Клавдия, Смирнова к стенке не припрешь. А в том, что его надо было уже окончательно колоть, она не сомневалась.

— Что вы имеете?.. — немного растерялся Смирнов.

«Есть, — подумала Клавдия. — Тепло».

— Ну вот, вы пили, работы у вас не было. Насколько я понимаю, вы жили на иждивении Кокошиной.

— Да, — еле слышно сказал Смирнов.

— Как она к этому относилась?

— К чему?

— Ко всему.

— Вы можете мне не верить… Нина меня любила…

— То есть ей было все равно, что вы таскаете из дому вещи, продаете их, что пропиваете…

— Простите, — подал голос адвокат. — Эти ваши утверждения на чем основаны?

— На личных впечатлениях, — сказала Клавдия. — Или это не так, Смирнов?

— Так.

— Ну вот, я и спрашиваю, неужели Нине Николаевне было это все равно?

— Она меня любила, — повторил Смирнов, но уже не так убежденно.

— И все вам прощала?

— Да…

— Верю. Верю, что сначала она действительно старалась войти в ваше положение. И продолжалось это довольно долго. Два года. Вы ведь уже два года не работаете, так, Смирнов?

— Да.

— А ей приходилось работать, воспитывать сына. Да еще и вас содержать.

— Я работал иногда…

Клавдия даже не обратила внимания на эти слова:

— А сколько раз вы отводили в садик Витю?

Смирнов пожал плечами.

— Это имеет отношение к делу? — спросил адвокат.

— Прямое. Так сколько?

— Я отводил иногда.

— В садике вас помнят весьма смутно. Раза три-четыре наберется за два года, а?

Смирнов молчал.

— Но вы утверждаете, что Нина Николаевна Кокошина все вам прощала. Да?

— Она любила меня, — уже обреченно сказал Кокошин.

— Простите, но у меня другие сведения, — сказала Клавдия.

Кокошин сверкнул испуганными глазами.

— Простите, Клавдия Васильевна, откуда у вас могут быть сведения о взаимоотношениях Кокошиной и Смирнова? — мягко вступил адвокат.

— Очень просто. Как раз сегодня в суде должно было разбираться одно банальное дело. О разводе.