— Нет, нет. Пожалуйста. Я не буду кофе. Сядь.

Она послушно села.

— Ника! Мне очень нужна твоя помощь. Очень. Помоги мне.

— Если смогу.

И он поделился с ней всем, что не давало ему покоя последние несколько дней.

Вероника слушала, не перебивая, глядя в пол, в одну точку, низко опустив голову. Когда он замолчал, она спросила:

— Всё?

— Вроде. В общих чертах. Если не говорить о том, что все появляющиеся у нас зацепки кто-то с завидной регулярностью уничтожает. Идёт какая-то явная утечка информации. И всё из-за этих проклятых шуб. Сначала кладовщик меховой базы. Кто его мог убрать? Не сам же он. Хотя всё оформлено под самоубийство. И главное — зачем? Тоже мне фигура: подумаешь — шубы воровал. Казалось бы: тут ОБХССникам и карты в руки, их клиент, занимайтесь в своё удовольствие. Ан — нет. КГБ у себя прячет. Долго прячет, многие месяцы, а как только мы им заинтересовываемся — убирают.

Мерин низко наклонился, заглянул в лицо жены.

— Ты не спишь?

Вероника не ответила, подняла голову, укоризненно глянула на мужа, опять уставилась в пол.

— Вот. Прости, я сейчас закончу… Убивают кладовщика. Теперь это странное поведение таксиста. — Он достал из кармана, протянул жене записку. — Вот, прочти. Что это? И опять шубы. Теперь Чибилин. Сначала нам его бездарно «отдают» со всеми потрохами, а когда мы не «клюём», не заглатываем приманку, сразу же его не арестовываем, надеясь проследить цепочку, — его убивают. Как будто заранее знают все наши ходы. И опять у этого Чибилина в квартире всё те же авиабилеты, бланки, те же крысы…

Валерия вздрогнула, подняла голову, уставилась на мужа.

— Какие крысы?!

— Норковые. В смысле — шубы из этих поганых крыс… Нас всё время опережают на полшага, уничтожают все зацепки…

— Игорь, ты что от меня-то хочешь? — Она села поудобнее, положила ногу на ногу. — Я-то какое отношение имею к этим твоим крысам и зацепкам?

— Они не мои, Ника. Они наши с тобой. Надо лететь.

— Куда?

— В Америку.

— Куда?!

— В Соединённые Штаты Америки.

— Кому лететь?

— Тебе.

— Ты с ума сошёл? Зачем?

— Я тебе всё объясню. Клеопарта со мной согласна, обещала помочь. А уж если она обещает…

Вероника поднялась, плотно захлопнула дверь, вернулась на прежнее место.

— Когда надо лететь?

— Чем скорее — тем лучше. Начинать надо сегодня.

— И как ты это себе представляешь?

Мерин оживился:

— Очень просто. Я всё продумал: надо поступить так, как советует наш «доброжелатель». — Он указал на лежащую на столе записку. — Потолкайся в этой очереди на Ленинградке, понаблюдай, думаю, не в первый же день, конечно, но кто-то на тебя в результате выйдет. Им же зачем-то надо переправлять через океан этих крыс. Конечно, может быть, это элементарная «липа» — хотят нас в сторонку увести, — всё может быть. Клеопарта уверена: мелковато для серьёзного ворья — они привыкли с миллионами дело иметь, а тут какие-то шубки дамские, но… Чем чёрт не шутит… А вдруг. Они нам Чибилина подставляют, а мы возьми да и клюнь… Занимался этим делом Гривин — его убрали. Потом занялся Чибилин. Его тоже убрали…

— Игорь, — она вытащила из пачки сигарету, закурила. — Игорь, почему я?

— Ты же бросила курить, — Мерин сказал это очень строго.

Вероника помолчала.

— Игорь, я вопрос задала.

— Больше некому, Никочка. Неужели ты думаешь, если бы было кому — я бы отправил тебя? Все по горло заняты. У нас ни одной версии. Клеопарта бесится. Её начальство бесится. Все бесятся. Я хотел сам лететь или Сашка, Сергей, Филя — Клеопарта на дыбы — ни в какую. А без Америки, боюсь, нам не обойтись.

А главное: не верю я никому после этих информационных утечек, вот беда. Вообще — ни-ко-му. Как волк в лесу…

— А мне ты веришь?

Мерин не ответил. Тяжело вздохнул.

— Веришь? — повторила вопрос Вероника. — А я тебе нет.

— Перестань, прошу тебя. Очень тебя прошу. Очень, — он откинулся в кресле, обхватил голову руками. — Мне жить не хочется, а ты…

Какое-то время они молчали. Потом Вероника спросила еле слышно:

— Ты что, плохо себя чувствуешь?

Он не ответил. Сидел неподвижно.

— Может быть, всё-таки выпьешь кофе?

Он не ответил.

Она присела возле него на корточки, приложила руку к его лбу.

— Голова горячая. У тебя нет температуры? Почему ты молчишь? Скажи что-нибудь. Что ты хочешь? Скажи.

Вместо ответа он снял её руку со своего лба, сжал так, что она по-собачьи тихо взвизгнула, обхватила его шею и боязливо, с какой-то отчаянной решимостью, неумелой спешкой принялась тыкать губами в его лицо, повторяя в разных вариациях один и тот же вопрос: «Скажи, что ты хочешь? Ну скажи. Что? Что, скажи? Ну? Что? Что ты хочешь? Чтобы я — что? Ну скажи. Что?..»

И вдруг свет для них неожиданно померк — сделалось темно. Непонимание происходящего одновременно охватило обоих. Реальность уступила место небытию: не стало мыслей, не стало чувств — они сами бесплотно исчезли. Кто-то чужой сорвал с них одежду, в клочья разнеся на нём ворот подаренной ею сорочки и необратимо исковеркав молнию на её вечернем платье. Кто-то прижал их друг к другу, слепил, сплющил, так что она задохнулась, не в силах дольше жить, он же, не перенеся её кончины, замертво рухнул в доселе незнакомую бездну.

В дверь постучала Лидия Андреевна, крикнула:

— Лерочка, мы с Севой ушли. Вернёмся поздно. Завтрак на столе.

Громко щёлкнула входная дверь.

Ни Мерин, ни Вероника ничего этого не слышали.

…Его разбудил голос жены.

— Как ты думаешь, зачем таксисту понадобилась эта записка? Вернее — псевдотаксисту.

Он открыл глаза. Жена в домашнем халате, гладко причёсанная, умытая, расточающая вокруг себя аромат французского парфюма сидела в кресле, отхлёбывала из чашечки кофе и разглядывала разложенную на журнальном столике какую-то бумажку. Чтобы понять — что происходит, на каком он свете и о чём его спрашивают — Мерину понадобилось время. И немалое. Надо было принудить спящее сознание к работе, и он спросил:

— Ты о чём?

— Я о записке этого таксиста.

Он помолчал. Сознание продолжало почивать.

— Какого таксиста?

Жена на конкретно поставленный вопрос не ответила, сказала только: «Просыпайся, Игорь. Вот твоя одежда. Я уже готова». И вышла из комнаты.

На стуле, действительно, аккуратно сложенные висели его брюки, рубашка, пиджак…