В голове стали сами по себе возникать все наши последние встречи. Теперь, лишенная тактильных ощущений, я сосредоточилась на сохраненных памятью зрительных образах. Господи! Нужно было быть слепой на оба глаза, чтобы не верить и в искренность его слов, и в неподдельность нежного отношения. Как я могла считать его хорошим актером, который с помощью обаяния манипулирует мною ради наживы? Как могла сравнивать его поведение со своим притворством еще в эпоху генерала? Хотя бы то, как Егор вел себя во сне, могло кого угодно убедить в истинности его чувств. Как он прижимал меня к себе, сильно и нежно, не хотел выпускать из своих объятий ни на минуту, шептал мое имя, гладил меня, распаляясь от собственных прикосновений, говорил о любви. Не мог же он совсем — все эти дни в Москве и ту неделю в Страсбурге — не спать, постоянно контролируя себя и играя влюбленность! Мне вдруг так остро стало жаль утраченного, тем более что оно — одно из немногого в моей жизни — было неподдельным, настоящим. Я зажмурила до боли в веках глаза и впилась ногтями в ладони: пусть останутся воспоминания, ощущения, пусть печальные мысли уйдут. Уйдут из моей уставшей жить с ними головы, все до единой!

Я отодвинула книги, выключила ночник и повернулась на бок, прижав к себе подушку. Все чувства и грезы были посвящены теперь только одному человеку — Егору. Я в мельчайших подробностях вспоминала его прикосновения, ласки, поцелуи и призывала их, подманивала в грядущий, обещающий быть горячим сон. И сон пришел — я увидела перед собой чуть прикрытые в страстном забытьи глаза Егора, услышала его прерывистое дыхание, а потом почувствовала, как он входит в меня, неотрывно глядя чуть замутненным, с поволокой, взглядом прямо мне в зрачки…

Утром я из постели не встала — чувствовала себя такой разбитой и несчастной, что сил не было даже рукой пошевелить. Да и зачем? Мне хватило пяти секунд, после того как я открыла глаза, которые автоматически начали отыскивать Егора, чтобы вспомнить все, что вчера произошло. Взгляд мой остался ни с чем, а реальность вдруг показалась безжизненной и пустой. Без Егора в ней не было ни движения, ни смысла. Господи, ну за что мне такое наказание? Хотя чего уж там. Прекрасно известно, и за что, и за кого решила отомстить мне судьба. Я же сама столько времени провоцировала ее. Даже с Егором, к которому сразу — еще когда принимала его на работу — почувствовала искреннюю симпатию и необъяснимое притяжение, я вела себя как законченная стерва. До последнего внушала себе, что он для меня — только игрушка, гармоничное дополнение к отдыху, мальчик для утех. Мне и в голову не могло тогда прийти, что на самом деле все окажется так серьезно!

Нет, я не жалела о своей внезапной и страстной любви. Даже если ничего больше между нами не произойдет — а это уже ясно как белый день, — я буду с нежностью вспоминать его и вздыхать от таких сладких и таких болезненных чувств. Мне даже показалось, что, упорно не дозволяя своему разуму принять сторону Егора, на эмоциональном уровне я все ж таки верила ему. Только не могла себе в этом признаться.

На самом деле чуть ли не с детства я обладала тем, что на разномастных тренингах лидерских качеств и развития навыков руководителей нынче именуют «эмоциональный интеллект». То есть всегда тонко ощущала чувства других людей и умела ими управлять. В моей работе — да, если уж на то пошло, и в так называемой личной жизни, которая до недавнего времени от работы ничем не отличалась, — важно было постоянно отслеживать состояние собеседника, подчиненного, руководителя, партнера. «Вести» его в заданном эмоциональном направлении. В современном бизнесе, а особенно в маркетинге как его неотъемлемой части, все зиждется на психологии. Умение распознать, завлечь, порадовать, расстроить партнера или конечного потребителя — вот основа успеха.

Почему же эта моя годами отработанная способность чувствовать другого человека не проявилась, когда я общалась с Егором? Неужели тут с самого начала вмешался сильный чувственный ингредиент, не позволявший как всегда бесстрастно оценивать ситуацию?

Так, теперь все по порядку. Пора уже перестать бегать от собственных мыслей и разобраться со всей этой историей.

«Гранд Дом» на самом деле был изначально данью моим личным амбициям и честолюбию. Именно поэтому четыре года назад я и «натравила» на эту компанию Егора, снабдив установкой, что если он добьется успеха, то совершит настоящий переворот в позициях нашего предприятия на европейском рынке. Не помню, чтобы Егор испытал особый восторг от предстоящего ему «дела всей жизни», но мне тогда было на это наплевать. Главное, я должна была добиться успеха — в «РусводКе» я уже довольно уверенно заявила, что мы заполучим «Гранд Дом». Хотя изначально понимала, что будет это совсем непросто.

Дело в том, что «Гранд Дом» был крупнейшим имиджевым ритейлером во всей Западной Европе: он не работал с корзинами каких бы то ни было дистрибьюторов, не велся на рекламу, не реагировал на подкуп и уговоры. У него испокон веку — все полтора столетия существования культовых торговых домов престижного алкоголя — был собственный отдел закупок, где работали настоящие профессионалы: от дегустаторов до коммерсантов. Все были тщательно подобраны, натасканы, обучены. Только собственные закупщики принимали решение, что именно будет продаваться в их помпезных, созданных специально для богатых и очень богатых людей по всей Европе храмах алкогольных напитков. Один тот факт, что из всех российских производителей «Гранд Дом» работал лишь с компанией «Кауффман», не давал мне покоя на протяжении многих лет.

Мы непременно должны были стать вторыми. Но нам все время что-то мешало: то качество продукции недотягивало, то затраты пугали, то недоставало лоска. «Гранд Дом» охотно вел переговоры, принимал образцы нашей продукции, дегустировал ее и выносил рекомендации: «Доработать это, доработать то и перенести встречу на ближайшее время». Меня все это уже порядком начинало бесить: «Гранд Дом» незаметно для меня самой стал чем-то вроде личной навязчивой идеи фикс. А Егор был не более чем инструментом ее реализации.

В принципе благодаря моим чудовищным усилиям у нас и без чертового «Гранд Дома» с экспортом все было неплохо: в каждой стране, как и положено, с нами работал свой дистрибьютор. Он заказывал нашу водку — чаще всего в пакет входили все пять марок, выпускаемых под брендом «РусводКи», — и преспокойно распространял на своей территории. Помимо прочего, дистрибьютор также нес расходы по продвижению нашей продукции и рекламе. А нам оставалось только устраивать контрольные рейды и обучать продажам персонал. Чем и занимались менеджеры на местах. Как правило, требовалось несколько лет, чтобы страна «вошла в колею». И уж кому-кому, а нам благодаря моей грамотной экспортной политике грех было жаловаться: объемы получались даже неприлично большими.

Прекрасно мы чувствовали себя в Америке, где русскую водку пили взахлеб — особенно в мегаполисах или игорных городах: Лос-Анджелесе, Лас-Вегасе… Неплохо развивался наш бизнес в Канаде. Хорошо работали дистрибьюторы во всех так называемых «курортных» странах. Одним словом, живи и радуйся. Но мне не давала покоя Европа, и больше других стран — Франция. Да, у нас был там надежный и проверенный дистрибьютор, который имел отличную сеть распространения: практически все крупные точки, кроме пресловутой сети «Гранд Дом». Да, Франция постоянно проводила закупки, и год от года они увеличивались. Но здесь не было того размаха, что, например, в Америке или той же Канаде. Европейцы пили иначе: осторожно, в основном концентрируясь на привычных им винах или коньяках, придерживаясь собственной культуры пития. Моей задачей было найти правильный подход к европейцу и залить его нашей водкой, научив пить «горькую» не в коктейлях и с мерзкой кока-колой, а в чистом виде. «Гранд Дом» как раз и был полезен именно тем, что он не просто выставлял продукцию на полки, а под каждый бренд создавал и продвигал в массы свою философию. Понятно, что в случае контракта с ним я могла бы серьезно влиять на это.