— И? — меня уже разбирало не столько раздражение или злость, сколько неприязнь, перемешанная с любопытством.

— И все случилось! — Жанна скривила губы.

— Да ладно, Жан. Сейчас поработает комиссия, все во всем разберутся. Пойми — пострадаешь в итоге ты, а не я, — вопреки всем законам жанра я была спокойна, как вековой баобаб.

Все эти карьерные игры, из пальца высосанные проблемы казались мне теперь только незначительной помехой моему новому — чувственному — восприятию жизни. Хотя, справедливости ради, нужно признать, что сделать свое черное дело Жанне все-таки удалось — с пятницы я не видела и не слышала Егора. Даже и не представляла, где он сейчас: остался в Москве или вернулся в Страсбург. Эта мысль огорчила меня и настроила на воинственный лад.

— И не надейся! — Жанна тем временем продолжала накалять ситуацию. — Лева меня поддержит. Теперь даже если «ложки найдутся», у всех акционеров останется осадок. Уж мы-то позаботимся о том, чтобы и след твой в компании простыл.

— Ой! — я натужно рассмеялась. — Вот это вряд ли. Да ясно же, как белый день, что все подстроила ты. Фальсифицировала договор, имитировала мой с Никитиным сговор, нарисовала несуществующий invoice. Не жалко столько усилий только ради того, чтобы потрепать мне немного нервы?!

— Ради этого ничего не жалко! — Жанна, слава богу, снова плюхнулась в свое кресло. Иначе я уже не могла ручаться за сохранность в достойном виде ее избалованной косметологами физиономии.

— Да-а-а, — мне стало не по себе от ее одержимости, — ты здорово потрудилась, подруга. Можно только два вопроса?

— Вообще-то приговоренным к казни дается право на один. — Откуда в этой толстеющей, не слишком привлекательной, несмотря на все ее усилия, тетке столько самоуверенности? Вот уж не поверю, что Лев Семенович мог сподобиться с ней переспать. Бред! Насколько я слышала, ему всегда нравились девочки раза в два моложе.

— Хорошо, пусть будет один, — я тяжело вздохнула, решив, что с тем, как попала на лист согласования договора моя подпись, я как-нибудь сама разберусь. — Зачем?

— Что — зачем? — Жанна сузила глаза, явно правильно поняв смысл вопроса, но решив использовать возможность лишний раз поиздеваться.

А почему бы и нет? Она определенно чувствовала себя сейчас кошкой, в лапах которой уже затихает полузадушенная мышь. Парадокс заключался лишь в том, что я-то давным-давно себя мышью не ощущаю. И не собиралась этого делать. Так что еще посмотрим, кто кого.

— Зачем тебе понадобилась публичная война? — терпеливо спросила я. — Понятно, я занимаю должность, которая тебя интересует. Но можно было найти миллион способов разумнее и проще, чтобы подставить меня. Жан, ты же умная женщина, на черта весь этот цирк с «Гранд Домом»?

— Затем! — Жанна усмехнулась так, что у меня руки от страха похолодели. Никогда еще я не видела у живого человека подобного оскала — разве что мумии в Пушкинском музее, куда нас водили на экскурсии еще в школе, могли им похвастаться. — Ты же толстокожая, как слон, тебя ничто не трогает, не задевает. Не трогало, — поправилась она. — До тех пор, пока не началась эта твоя история с Никитиным.

— Слушай, — я старалась говорить ласково, словно хороший врач с капризной пациенткой, — но нельзя же было вкладывать столько усилий и денег — представляю, во что обошлась подделка подписей и печати «Гранд Дома», — в сомнительное удовольствие мне насолить. И безо всякой серьезной выгоды.

— Что я слышу?! — Жанна откинулась назад. — Она еще о моей выгоде печется! Не переживай. Я сделала, что хотела: растоптала твою репутацию, выставила перед всей компанией похотливой идиоткой, рассорила с мальчишкой. По крайней мере, заставила тебя мучиться и страдать. Не так?

— Так… — я никак не могла сообразить, откуда в Жанне скопилось столько злости — ее ко мне ненависть просто искрами сыпалась из глаз. Неужели одной зависти достаточно для того, чтобы человек потерял лицо и разум?

— Во-о-от, — Жанна удовлетворенно кивнула. А я уже не на шутку испугалась: похоже, я имела дело с сумасшедшей, — и это еще не конец. Я вышвырну тебя из компании, как ты в свое время вышвырнула моего отца. Помнишь?

— Жанна, ты о чем?! — меня начала бить мелкая дрожь от смутных подозрений и невозможности происходящего. — Я знать не знала твоего отца.

— Неужели? — Жанна скривила губы. — А ведь был такой Петр Кузьмич — уж он-то тебя точно знал!

— Что? — я почти онемела, губы едва шевелились. — При чем тут ты?

— При том! — Жанна вскочила и начала мерить шагами мой кабинет. — Моя мать была его любовницей двадцать пять лет. А я — его дочь!

— Как… — я захлебнулась собственным словом.

— Элементарно! — Жанна горько усмехнулась. — Папа был любвеобильным мужчиной. Тебе ли не знать. Но щедрым. Пока он был жив, мы с мамой не знали ни в чем отказа.

— Так он умер? — меня словно громом поразило.

— Можно подумать, ты не знала?! — Жанна плюнула в меня этой фразой, словно ядом. — Ровно через шесть месяцев после того, как его с позором выгнали из «РусводКи». От второго за полгода инфаркта. Его убила ты!

— Жанна, — внезапный холод сковал меня всю, с головой, губы превратились в непослушные ледышки, — я здесь ни при чем.

— Не ври, — Жанна оперлась руками о стол и снова нависла надо мной, — Лев Семенович мне все рассказал! Не думай, что он не знал. Если уж начистоту — договор и все это с его полной поддержки. Тебя нужно изолировать от общества, убрать из компании, пока ты не натворила новых дел. Убийца!

— Жанна!

— Молчи! — ее глаза налились кровью. — Ты оставила мою мать без средств, лишила любимого человека. Она одна из вас всех его по-настоящему любила! Даже руки пыталась на себя наложить, когда отца не стало.

— Жанна, ты несправедлива ко мне… — но она уже меня не слышала: ее захлестнула окрепшая в воспоминаниях ненависть.

— Все, что нажил отец, досталось ублюдочному Ярику, моему сводному братцу. Кажется, он притащил тебя в «РусводКу»? А может, вы с самого начала были в сговоре и Ярик нанял тебя?

— У тебя паранойя, — на меня вдруг навалилась такая усталость, что не осталось сил на проявления каких-либо чувств. Только апатия.

— Да! — истерические нотки. — И в этом тоже виновата ты!

Она развернулась и вышла из кабинета, грохнув дверью так, что со стен посыпалась штукатурка. Сколько же времени бедной Жанне пришлось передо мной притворяться, любезничать, корчить из себя подругу. А на самом деле все эти годы она ненавидела меня, искала возможность всего лишить и изничтожить. Как же это все мерзко и страшно!

Я сидела за столом и думала, думала, думала. Неужели жизнь человека содержит в себе столько скрытых слоев, такое количество социальных и асоциальных ролей, что после его смерти нет никакой возможности разобраться, кем же он был на самом деле? Любовником, мужем, отцом, сексуальным маньяком, руководителем, сутенером, карьеристом и бог знает кем еще. А ведь для каждого из этих проявлений нужны свои, особые качества, которые подчас никак не могут сочетаться друг с другом: доброта и человеконенавистничество, уважительность и презрение, ответственность и непорядочность… А потом кому-то приходит в голову удивляться, что у человека разрывается сердечная мышца: не выдерживает перегрузок, внутреннего несогласия с самим собой.