Конечно, то, как я поступила в свое время с Петром, не заслуживает никаких оправданий.

Но в одном Жанна была абсолютно не права: нельзя взять и всю вину за смерть ее отца на кого-то свалить. Он сам был хозяином своей судьбы, сам сделал моральный выбор, который стал в итоге плачевным. Я положила руки на стол и опустила на них тяжелую, словно свинцом налитую голову. Вот и я умру так же, от перенапряжения, от вечной борьбы с окружающим миром, с самой собой. Сколько ненависти, раздражения, злости я впитываю в себя каждую секунду, сколько усилившихся внутри меня аналогичных чувств я выбрасываю, не задумываясь, в окружающую среду. Гроблю чужие жизни, даже не обернувшись, наношу глубокие моральные травмы, легко, практически походя, унижаю и топчу. Зачем? Только ради того, чтобы потешить собственное самолюбие, лишний раз накормить чужими страхами собственные амбиции? Господи, когда же, на каком этапе своей жизни я растеряла последние крохи разума? И куда растратили его все те, кто окружает сегодня меня?

Мне тридцать восемь. Так много! А я не знаю в жизни ничего, кроме повсеместной злобы и жажды наживы. Неужели это и есть моя судьба, предначертанное мне с рождения существование? Я настолько вжилась в свою шкуру с дикобразовыми иглами подозрений и злости, что даже чувства человеческие приняла за предательство, обман и гнусное подхалимство. И эта величайшая глупость стоила мне единственного счастья, которое я узнала за всю свою длинную и безрадостную жизнь. Боже мой! Если бы только можно было раскаленным железом выжечь собственную память, избавиться от уничтожающих человеческое достоинство воспоминаний! Нет. Нельзя. Я просто женщина, с извращенной душой, с искореженной жизнью. Я не птица Феникс, чтобы суметь возродиться из пепла.

Слезы жалости к себе застилали глаза. Я взяла чистый лист бумаги, ручку и вывела с детства ровным и красивым почерком слово «Заявление».

Через пятнадцать минут я уже сидела в кабинете генерального директора.

— Рита, так ты опять решила в отпуск? — Лев Семенович даже и не пытался скрыть радости, которая сияла на его лице. В голове моей впервые за все время промелькнула догадка о том, что последние годы он меня банально боялся. И тоже, как и Жанна, стремился избавиться от моего присутствия в компании. Действительно, если поразмыслить, только я сейчас могла составить ему достойную конкуренцию. И он, в отличие от меня, вечно загруженной, словно ломовая лошадь, прекрасно это понимал.

— Да, — мне было лень слишком долго и много объяснять.

— Но как же сейчас, когда предстоит расследование? — Лев Семенович довольно улыбался уголками глаз. — Ты хотя бы понимаешь, что тебе грозит отставка?!

— Нет, — похоже, я просто разучилась изъясняться более сложными фразами.

— Ты же замешана во всей этой истории! — то ли Лев откровенно «ломал дурочку», то ли до сих пор ни черта не понимал, что мне известно, а что нет.

— Нет, — я криво улыбнулась.

— Да брось! Вся компания в курсе, что ты мечтала о контракте с «Гранд Домом». И что вступила в сговор, сделав своим союзником любовника, Никитина Егора.

— А-а-а, — протянула я для разнообразия.

— Так ты уверена, что тебе нужен отпуск на целый месяц? Учти…

— Да! — я начинала терять терпение. Даже подумала, что если он начнет сейчас что-то вякать, то я окончательно впаду в бешенство и дойду до ручки: подам на компанию в суд. Десять лет до минувшего лета у меня не было отпуска. Я могу уйти к чертовой матери хоть на десять месяцев, но я собираюсь взять лишь один! Всего тридцать дней, чтобы разобраться с тем, как мне жить дальше и что делать со своей давшей неожиданный крен карьерой и судьбой.

— Хорошо-хорошо! — кажется, Лева умел читать мысли. Во всяком случае, сейчас он выглядел испуганным. Да, умение проникать собеседнику прямо в мозг — единственное объяснение того, как он, не имея особых талантов в области маркетинга или финансов, продержался на плаву столько лет. Хотя, возможно, в российском бизнесе еще несоизмеримо высоко ценится талант организации подковерных игр и интриг. Почему я раньше не понимала, что все это не для меня?! — Хочешь — иди.

В ответ я кивнула головой.

— Но учти, перенести решение по твоему вопросу дольше чем на месяц мы не имеем права. — Лева хищно ухмыльнулся. — Акционеры жаждут крови.

Я молча наблюдала за тем, как его тонкие холеные пальцы — почему-то меня мутило от одного их вида, словно это были белые черви, — подняли со стола ручку и вывели на моем заявлении размашистую, претенциозную подпись. Я вытащила из-под его руки бумагу, встала и, не прощаясь, вышла из кабинета. Спиной я чувствовала противный, липкий испуг, который источал всем своим существом Лев Семенович. Он не понимал моих намерений, не видел логики в моих поступках, не мог меня просчитать. И это было для него серьезным препятствием в войне, которую он во что бы то ни стало собирался выиграть.

Я собственноручно отнесла подписанное заявление в отдел кадров, чем вызвала у его сотрудников настоящий шок. Я пыталась улыбаться им, чтобы разрядить обстановку, но, судя по всему, моя вымученная улыбка была больше похожа на оскал умирающего зверя: бедные дамочки перепугались еще больше. Махнув рукой на попытки быть ласковой и корпоративной, я дождалась, пока на основании моего заявления тут же составят приказ о назначении исполняющим обязанности Козлова, и вернулась в свой кабинет. С завтрашнего дня я была в отпуске. На целых тридцать дней. Хотя, с другой стороны, можно было сказать «всего»: за этот месяц мне предстояло решить слишком много жизненных — и в первую очередь моральных — проблем. Разумеется, любой нормальный человек с усмешкой скажет: «Раньше нужно было решать, теперь-то поздно». Согласна. Но я не умею повернуть время вспять.

Мама обрадовалась моему отпуску так, будто я победила в каком-нибудь конкурсе красоты. И теперь меня будут показывать сразу по всем телеканалам.

— Вот и правильно, Рита! — она кормила меня домашней лапшой и заискивающе заглядывала в лицо. — Давно пора уже о себе подумать. При твоей-то работе нужно как следует отдыхать.

Она говорила что-то еще, заполучив наконец меня в собеседники, чему была несказанно рада. Я слушала ее вполуха и печально улыбалась собственным мыслям. Да уж, видимо, жизни моей нужно было сойти с рельсов, чтобы я превратилась в нормального человека: научилась брать отпуск два раза в год, приходила домой к семи вечера, спокойно, никуда не торопясь, разговаривала с мамой.

— Мам, слушай, я не помню, у тебя загранпаспорт есть?

— Нету, — от неожиданного вопроса мама даже рот приоткрыла, — да мне, дочка, и не надо, — она махнула рукой, — я уже старая. Мне-то зачем?

— Мама, — мне стало стыдно, — а ты за границей-то хоть раз была?

— Была-была, — успокоила она меня. — В Венгрии, тебе тогда лет десять было. У нас от работы группу по путевке посылали. Водили там чуть ли не парами, чтобы мы, не дай бог, чего не надо не увидали. Но у нас и так впечатлений хватило — в Союзе-то тогда в магазинах ничего не было. А тут тебе и это, и то. Прямо как в Москве сейчас.