– Родители, – я сглатываю ком в горле. – Ты можешь… можешь ты позвать их сюда? – Я говорю так тихо, что Бену приходится наклониться ко мне, чтобы что-то понять.

– Мне нужно попросить твоих родителей приехать?

Я киваю.

– Да, конечно. Завтра?

Еще кивок. От некоторых привычек следует отказаться, хоть я сама же их и завела.

Ты можешь просто сказать «да», Ханна!

– Ты уверена?

– Да.

– Ты уверена, что хочешь этого и что мне стоит здесь остаться?

Да, уверена. Я киваю, курсируя взад-вперед по кабинету Бена. Он, по моей просьбе, не сказал родителям, что я хочу поговорить с ними. Что я снова могу говорить. Я присутствовала при их телефонном разговоре. Он лишь попросил их о встрече, чем скорее, тем лучше.

Родители должны вот-вот появиться.

Каждые две минуты я вытираю потные руки о джинсы, такое ощущение, будто меня сейчас стошнит. В голове снуют тысяча вопросов, тысяча опасений и мыслей. В лагере я еще считала, что родителям не нужна. Сегодня я в этом уже не уверена. Но что, если это все-таки так? Что, если они действительно ненавидят меня? Я могу это понять. Я и сама себя ненавидела – и думаю, что до конца это не пройдет никогда. Я навсегда останусь виноватой в смерти Иззи и никогда этого не забуду.

Раз, два три. В дверь стучат, и я вздрагиваю. Вот и они.

Бен идет к двери, открывает ее и здоровается с моими родителями, а я торчу посреди комнаты, не в силах сдвинуться с места. Язык словно онемел, давление в груди растет. Вижу родителей, и перед глазами появляется пелена. Но я еще в состоянии владеть собой. Пока папа не заметил меня, и я не осознала, как он встревожен, пока мама, взволнованно взяв Бена за руку, спрашивает: – Где Ханна? С ней все хорошо? Что-то случилось? – Она еще не обнаружила меня.

– Я здесь, мама, – тихо говорю, не в силах больше сдерживать слезы.

Все замирают. Папа бледнеет, мама поворачивается ко мне. Оба они просто смотрят на меня, и никто из них не шелохнется. Стоит невероятная тишина.

– Я здесь, – повторяю без сил. Они бросаются ко мне, заключают меня в объятия, мама рыдает, а папа спрашивает, правда ли все, что происходит. Я едва удерживаюсь на ногах.

Не знаю, как долго я уже стою тут и плачу, как долго плачет мама, и оба они, обнимая, удерживают меня. Я ощущаю усталость, такую усталость, какой давно уже не чувствовала, и покой. Покой, которого мне так не хватало. Папа первым отпускает меня, пытаясь восстановить дыхание. Он, проводя рукой по волосам, оглядывает меня с головы до ног и целует в макушку. Мама пытается взять себя в руки, но напрасно. Тушь у нее размазалась по лицу, щеки пылают, по ним бегут слезы, а она все гладит и гладит меня по голове.

– Сядьте, пожалуйста, – наконец вежливо просит Бен, приставляя дополнительный стул. Я сажусь рядом с ним на пол. Мне нравится там сидеть. Родители сдвигают кресла вместе, и папа кладет руку маме на колено.

– С какого времени?.. – спрашивает он, не закончив вопроса.

– Как?.. – спрашивает мама.

Я, подняв взгляд на Бена, киваю.

– Спасибо вам, что пришли. Вам нужно многое осмыслить и наверняка о многом поговорить, но сперва я хочу сказать несколько слов. С ногой у Ханны все хорошо, я ведь сообщал вам об этом происшествии.

Родители кивают, но, думаю, сейчас головы у них заняты другим.

– Ханна вчера сказала мне первое слово. Леви, своему другу, чуть раньше. Вам следует кое-что знать. – Бен смотрит на меня извиняющимся взглядом, и я качаю головой. Нет! Им не нужно этого знать.

– Ваша дочь ездила домой.

Мама, опустив платочек, недоуменно сдвигает брови.

– Но как, она же вовсе не…

Папа легонько сжимает ее колено, и она замолкает. Я вижу, как горло у него перехватывает спазмом.

– Вы отвезли ее туда? – медленно спрашивает он.

– Да и нет. Она так хотела. Мне следовало бы сообщить вам, но…

– Разумеется!

– Но вы бы ей не позволили. А я думаю, что это было важно для нее.

Этот аргумент заставляет папу замолчать. Он смотрит на меня, и я киваю. Да, это было безумно важно.

– Обо всем остальном, начиная с этого момента, Ханна сможет сама вам рассказать.

Ощутив на плече большую теплую руку Бена, я вновь набираюсь смелости.

Я хотела сказать так много, нет, я хочу сказать так много. Так много, что даже не знаю, с чего начать. И решаю начать с конца, который в то же время каким-то образом и начало, и каждое мое слово равносильно шагу какой-нибудь девочки, только что научившейся ходить.

– Простите меня, – говорю я. И повторяю это до тех пор, пока родители не оказываются рядом со мной на полу, а Бен не выходит из кабинета, чтобы предоставить нам свободное пространство.

– Понимаю, почему вы хотели, чтобы я ушла. Я никогда не хотела причинить вам боль и никогда не хотела причинить боль Иззи. – Начинаю рыдать, слова льются из меня нескончаемо, тихо и медленно, но нескончаемо.

– Золотко, мы это знаем, – говорит папа, прижимая меня к себе. – Мы это знаем. – И я слышу то, чего он не говорит. Что он любит меня и тоже сильно страдает. Что это было страшное время, и закончится оно еще не скоро.

Мама сжимает мою руку.

– Мне так ее не хватает. – От возможности произнести это становится намного легче.

– Нам тоже, – говорят они оба в один голос. – И по тебе мы тоже очень скучали, – тихо добавляет мама.

– Мы собирались устроить видеовечер, – начинаю я. – Когда вы ушли, я просто зажгла свечи. Иззи не хотела, она сказала, чтобы я этого не делала. – Голос у меня срывается, и приходится секунду переждать, пока смогу продолжать. Я закрываю глаза и думаю о Леви. Проще ни на кого не смотреть, сказал он.

– Но я их все-таки зажгла. На мне была футболка Иззи, помните? И мы обе уснули. Больше я ничего не знаю. Больше мне ничего не вспомнить. – Рука моя судорожно вцепилась в отцовскую футболку-поло.

– Это был несчастный случай, – неуверенно говорит он. Но мы оба знаем, что и у несчастных случаев есть свои причины. Чаще всего у истоков стоит кто-то, кто проявил беспечность или переоценил собственные силы. Чаще всего несчастный случай таковым не является. Чаще всего это логическое следствие, которое мы не хотим признавать.