– Ты спал с женщиной?

– Нет.

Вирский довольно улыбнулся:

– Странно… Ты нормальный парень. И до сих пор девственник? Неужели я отстал от американского образа жизни? Там сейчас в моде евнухи?

– Мне безразличны женщины, – ответил Джон. К нему вернулось самообладание. – В университете подозревали, что я гомосексуалист. Но это не так. Просто на свете есть много вещей гораздо более интересных, чем животное совокупление людей. Вы когда-нибудь видели немецкие порнофильмы? Ведь это гадко и смешно! Волосатые задницы, женщины с распятыми ногами. Как лягушки! А эти вздохи и вопли: “Schneller! Schneller!” Какая… мерзость!

Вирский остался доволен и этим ответом.

– Да ты просто экстремист, похлеще скопцов! И какая сила выражения! «Распятые ноги»! Пожалуй, даже слишком. Не всегда половая любовь такая безобразная. Иногда она… очень и очень! Возьми того же Кузмина: «Я ж целую сладко Лизу…» Ах, как это замечательно!

Он выпил коньяка и закусил ломтиком лимона. Некоторое время неподвижно смотрел в пустоту.

– Слушай свое первое задание. Завтра ты отправишься в один старинный, но, по правде сказать, ужасно скверный русский городишко. Это примерно в трехстах километрах от Москвы.

– Малютов?

Вирский бросил на него сердитый взгляд:

– Палисадов тебе рассказал? Стало быть, ты отправишься в Малютов и найдешь господина по имени Михаил Ивантер. Редактор местной газетки. Отыскать его нетрудно, в Малютове его каждая собака знает. Передашь ему, что я очень недоволен его работой!

– Не проще вам это сделать по телефону? – удивился Джон.

Вирский поморщился.

– Заруби себе на носу: в нашем деле нет ничего простого. Ты не представляешь, насколько это сложное дело! Во всем мире есть один человек, который постиг его сложность, и этот человек – я! Здесь каждый узелок, каждая ниточка одинаково необходимы, поскольку без них пропадет красота узора. Или лучше сравнить это с архитектурной постройкой. Вынь один кирпич, и строение рассыплется. И за всем этим должен следить я. Ты – избранный , Джон, а я – призванный …

– Как мне доехать до Малютова?

– А это твое дело, милый, – заворковал Вирский. – Добирайся как хочешь. На поезде, на автобусе, на воздушном шаре.

Через несколько минут Вирского не было в номере. Лишь беспорядок напоминал о нем. Да еще какой-то миндальный запах, оставшийся после ухода гостя.

– Послушайте, святой отец!

– Нет, это вы послушайте, Сидор Пафнутьевич! Во-первых, я просил не называть меня святым отцом. Какой я святой, помилуйте! Во-вторых, то, что вы сказали о церкви, это ложь и оскорбление верующих!

– А то, что вы говорите о еретиках, не оскорбление верующих? А эти ваши церковные картиночки с «жидами, идущими во ад», не оскорбляют чувства евреев? Это во-первых. Во-вторых, я тоже просил вас не называть меня Сидором Пафнутьичем!

– Но почему?!

– Потому что если бы у вас было немного такта, святой отец… или как вас там?

– Петр Иванович.

– Так вот, если бы вы были деликатным человеком, Петр Иванович, то догадались бы, что мне это неприятно!

– Ничего не понимаю… – Священник развел руками.

– Увы, отцов не выбирают. Но свое литературное имя я сделал себе сам. Все порядочные люди называют меня Сидом Дорофеевым.

– Ах, простите, бога ради! Все-таки никак в толк не возьму, чем вам не угодил ваш батюшка? Сидор – хорошее русское имя. А уж Пафнутий! Церковь знает четырех святых Пафнутиев, из коих двое русских. И еще замечательный был Пафнутий – соловецкий инок – один из авторов Четьих-Миней.

– Плевать я хотел на ваш святой заповедник!

– Вот опять оскверняете человеческую речь. А ведь это большой грех! Если бы вы махали кулаками или даже ножом каким-нибудь, и то было бы не так вредно. Ну нанесли бы нам телесные повреждения. А мы бы помазали синяки мазью, а раны – йодом. Но сквернословие в самую душу проникает. И остается в ней навсегда.

Этот спор на кухне квартиры Барского продолжался уже полчаса. Горячились приехавший из Малютова немолодой священник, кругленький, с красной ряшкой и глубокими залысинами, покрытыми крупными каплями пота, и вольный московский художник по прозвищу Сид – высокий, поджарый, с пергаментным личиком и маловыразительными глазками, которые не меняли своего выражения даже во время спора.

Джон не понимал: зачем он так внимательно слушает их? Смысл разговора почти не доходил до него, но азарт спорщиков странно увлекал.

– Плевать! – повторил Сид. Он быстро налил себе коньяка и опрокинул в рот. Священник следил за ним улыбаясь.

– Вот-вот, хорошо! Продезинфицируйте язычок! – не унимался священник.

– Брейк! – вошедший в кухню Барский шутливо махал руками. – Полноте ругаться, господа! Мне так странно слышать это после Америки. Там тебе сначала улыбаются, а уж потом скажут какую-нибудь гадость. В России все наоборот. Сперва наговорят друг другу гадостей, а потом обнимаются и целуются. Я ведь даже толком не познакомил вас с Джоном. Знакомлю! Петр Иванович Чикомасов, в прошлом комсомольский вожак, а ныне иерей. Сид Дорофеев – мой бывший ученик.

– Почему бывший? – вяло возразил Сид. – Я считаю себя вашим пожизненным учеником.

– Потому что ваша последняя книжка выводит вас из круга моих учеников. Я не ханжа. Но я не учил вас писать гадостей. Я говорил вам, что искусство – область горнего холода. Но в ледниках не водятся мокрицы. В горах не воняет. А ваша книга воняет, ужасно воняет!

– Но разве Достоевский не погружает нас в пучину зла?

– Он погружает нас в пучину зла, а не в грязную лужу!

– Но вы сами говорили, что русская литература слишком нянчилась с маленьким человеком и не показала его истинной природы. Все эти Ленские, Мышкины, провинциальные русские барышни, которые отдаются революционным болгарам. Потом она обласкала босяков, террористов, а закончила обожествлением Ленина и Сталина. Попутно воспевала, как русских барышень насилуют матросы, а Ленских гноят в лагерях. Да это самая подлая и лживая литература в мире!

– И что из этого следует? – иронически спросил Барский.

– А то, что появились мы ! И мы говорим: не важно, кто там из них прав: Ленин, Сталин или Бухарин. Важно – признать, что человек – это животное, козел вонючий! Надо смириться с нашей природой. И тогда мы научимся жить как весь цивилизованный мир. Моя книга – осиновый кол в хребет русской литературы! Просто вы, Лев Сергеевич, не можете избавиться от своих шестидесятнических иллюзий. Однако вы слишком умны, чтобы в них верить. Но так вам комфортнее. Вам не нужна правда.

– Это не только не правда, – вмешался Чикомасов, – но и противоречит вашей же логике.