Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я не делала этого! — быстро вытерла я со щеки предательскую слезинку, — Не делала!
— С сегодняшнего дня вы больше не работаете в «Лабра-Фортинет». Вы будете уволены по статье. Если вы хоть когда-либо окажетесь на территории компании, то составленный против вас иск будет отправлен в суд. Если вы вернетесь в компанию Иванчука, то составленный против вас иск будет отправлен в суд. Если мы узнаем, что вы контактируете хоть с кем-либо из сотрудников «Лабра-Фортинет», то составленный против вас иск будет отправлен в суд. Вам это понятно?
А я просто сидела в полном шоке и все не могла переварить услышанное. Смотрела на Хана, но он отвернулся от меня, отрешенно смотря в окно на бегущие по небу низкие стальные облака.
— Вам это понятно? — еще громче призвал меня к ответу юрист и я кивнула.
— Понятно.
— Все свободны, — отдал приказ Герман Адрианович и кабинет опустел за пару мгновений, а затем он обратился уже ко мне, — только по личной просьбе сына я не стану спускать на тебя всех собак, хотя ты это заслужила.
Развернулся и двинулся к двери, на ходу бросая сыну короткое:
— Две минуты.
И мы остались наедине.
Он и мой палач.
Таня
— Это ты сделала? — слышу я его безэмоциональный голос от окна.
Он не подходит ближе. Не смотрит мне в глаза.
А мне так гадко на душе. Я ровным счетом ничего не понимаю, кроме того, что меня виртуозно подставили. И что бы я сейчас не сказала, все будет воспринято лишь как жалкое оправдание перед лицом жестоких фактов.
Истеричная баба дала жару и решила поквитаться с любовником изменником. Избитая до невозможности классика жанра.
Поэтому я молчу, покорно дожидаясь, когда уже мне позволят уйти из этой гребаной богадельни. Подальше от этого мужчины, что так легко растоптал меня, мое сердце и наплевал в душу.
— Нахрена, Тань?
И снова ни слова в ответ.
— Иванчук меня год домогался, теперь ты…, - припоминает он мне мои же слова, — а оно вот оказывается, как, да? Пиздец просто, я же собирался…а к черту!
Внутри я начинаю скулить и рыдать. Марк вновь думает, что я лгунья. Не досталась бы ему девственницей, так и в любовницы к бывшему работодателю меня бы записал. Легко и непринужденно!
Ну, а чего? По себе судить людей всегда легко.
Боже, за что я вообще его полюбила? Как не рассмотрела этой гнили?
— Сколько он тебе заплатил? — вдруг срывается с места и нависает надо мной.
В груди армагеддон. Рационально мыслящий мозг не в силах приказать обдолбанному его феромонами сердцу, что пора уже давным-давно разлюбить этого мудака. Он не стоит меня. Он вообще ничего не стоит!
Он же даже ни разу не написал мне и не позвонил за все это время, а еще что-то требует от меня. Ах, да…у него же теперь Лиана нарисовалась, не сотрешь. Надо было теперь ее нагнуть раком и качественно оттрахать, чтобы дева красная простила ему гульки перед грандиозным событием единения двух «любящих» сердец.
Ревность душит. Травит кровь. Но я только растягиваю губы в улыбке и качаю головой, пытаясь выдавить из себя неприступную ледяную крепость, которой все ни по чем.
Потому что я умею себя ценить. Я, между прочим, не на помойке себя нашла, чтобы расшаркиваться перед этим предателем.
И я поднимаю на него глаза. Знаю, что в них, в противовес всему, отражается вся боль и отчаяние, но мне уже плевать. Я делаю это и добиваю нас окончательно:
— Пошел ты на хер, Маркуша!
Отталкиваю его и встаю. Хан же смотрит на меня насмешливо и качает головой.
— Не отрицаешь, значит?
Ишь, моралист тут выискался. Про себя ничего отрицать не собирается, даже не заикнулся, а меня к стенке припирает. Был бы у меня мужской детородный орган, я бы этого мудака на нем повертела.
Карусельки, епта, дорогой!
Истерика. Да, знаю. Но, что поделаешь? Жизнь еще та сучка.
А потому я, высоко подняв голову, марширую до двери. И только там, положив руку на ручку, оборачиваюсь и припечатываю его, все еще смотрящего мне вслед.
— Спасибо тебе за жизненный урок, Марк. Было…весело. И поучительно.
И покинула кабинет. Ни слова не сказав о жалкой и тупой на всю голову Лиане. Потому что я выше всего этого дерьма. Пусть Хан на пару с ней его хлебает и расхлебывает, а я пас. Да, будет адски тяжело, но я справлюсь.
До выхода из здания меня по-прежнему сопровождали два шкафчика. Вывели за пределы здания и скрылись.
Вот так и закончилась эта история. Вдох-выдох. Быстро. Больно. На разрыв.
Что там дальше по плану?
А дальше была долгая дорога. Пешком. До кровавых мозолей на высоких каблуках. И снова под дождем. Ветер трепал мои мокрые волосы, но это было не сравнимо с тем, как потрепала меня жизнь за последнее время.
В совершенной прострации я шла, не понимая куда. Конечно, мне было страшно, обидно и бесконечно тоскливо, но я заставляла себя передвигать конечностями снова и снова, пока неожиданно для себя не добралась до салона красоты, который принадлежал Нинке.
Ввалилась туда, еле волоча ноги и, увидев подругу, жалобно расплакалась, оседая на пол. Секунда и я уже рыдаю в теплых объятиях Ковалевой. Кто-то из ее девочек капает мне в рюмку валериану, кто-то рыщет по полкам в поисках коньяка. А я не могу и слова вымолвить.
Я раздавлена.
— Что случилось, Татка?
— Не любил… Никогда…. Только…пользовал.
— Милая, — снова обнимает меня Ковалева и гладит по голове, повторяя как мантру то, что когда-то советовала ей и я, — все пройдет, время лечит, Тань, лечит, вот увидишь. Потом еще смеяться будешь, что посмотрела в сторону этого недоноска.
Это такие простые и понятные слова, да? Но не тогда, когда тебе в сердце раз за разом вонзают ржавую грязную вилку, оставляя рваные раны, которые уже начинают взбухать и гноиться.
И я понимаю сейчас только одно — на нормальную жизнь в ближайшее время у меня нет шансов. Только существование. Долгая дорога в полубреду через бесконечное поле, залитое густым, ядовитым туманом — вот и все мое обозримое будущее…
— Так, Сажина, у меня жить будешь. Под присмотром, так сказать. У меня
