– Нет, еще в школе! Учительница попросила, он был постарше, в седьмом, а Леночка в пятом.

– Они встречались?

– Ну как встречались? Дружили, детская дружба… У них семья хорошая, большая, еще брат и две сестры. Леночка говорила, его из института выгнали.

– Какие у них отношения сейчас?

– Сейчас? – переспросила она, и Федору показалось, что она пытается выиграть время. – Никаких, может, случайно встречаются в городе иногда. Я его несколько лет не видела, а что?

– У вас есть его телефон? Или адрес?

– Где-то есть… А что? – повторила она, бессмысленно глядя на него.

– Поищите, пожалуйста.

Допив кофе, он распрощался с Кристиной Юрьевной и взял курс на Магистерское озеро. Ночь выдалась темная, он заплутал, попрыгал по выбоинам проселочной дороги, два раза останавливался, выбирался из машины и осматривался, пытаясь понять, где находится. Гладкая блестящая поверхность воды открылась внезапно, когда он уже отчаялся нащупать нужную дорогу. К тому времени уже перевалило за два часа ночи…

И дальше все сложилось так, как он себе и представлял: костер, звезды и тишина. Было удивительно тихо и прохладно, от озера поднимался легкий туман. Иногда пронзительно вскрикивала птица – то ли ночная, бодрствующая, то ли во сне. Пахло травой и немного болотцем, светила кривоватая ущербная луна, почему-то розовая, и было вполне светло. Заливались цикады. Через озеро бежала блестящая дорожка. Костерок горел чисто и ярко. Федор сидел на бревне, накрывшись спальным мешком, смотрел на огонь и думал…

Он пытался представить себе варианты событий, выстроить конструкцию, правильно расположить фигурки действующих лиц, а потом поменять местами, расставить иначе, выявить воображаемых, скрытых, не засвеченных действующих лиц, могущих присутствовать – где-то на заднем плане, в темноте, чисто гипотетически… Он пытался поймать Кайроса…

И старался вспомнить нечто, какие-то слова или собственное чувство, возникшее при неких словах… Это было как тонкая бестелесная ниточка, которая едва заметно поблескивала, подобно паутинке бабьего лета, и беспокоила его – так и хотелось протянуть руку и поймать ее, но она все ускользала…

Думай, говорил он себе. Ведь что-то было… Может, ненужное и неважное, проходная пешка, но почему-то тревожащее… Что?

Ему не хватало Савелия Зотова и его дурацких замечаний, игравших зачастую роль рокового пальца, нажавшего на спусковой крючок.

В результате раздумий у Федора возник ряд вопросов, на которые пока не было ответов. И Кайрос скалил зубы где-то вдали, прыгая мячиком…

Вопрос номер один. Почему после убийства Гетманчука убийца или убийцы не избавились от пистолета? Почему не выбросили его, скажем, в реку? Собирались снова пустить в ход? Ствол засвеченный, надо было сбросить. И почему его выбросили во дворе дома, где живет Елена? Кто бы это ни был, почему рядом с домом? А не где-нибудь за городом, там, где жила барменша?

У Федора было лишь одно логическое объяснение этому, но кто сказал, что мы в наших поступках руководствуемся логикой? Тем не менее объяснение это он взял на заметку.

Вопрос номер два. Почему он или они не подобрали гильзы? В этом чувствуется какая-то нарочитость, какая-то демонстративность… Или растерялись? Не придали значения? Глупость, все знают из сериалов, что гильзы нужно уносить с собой. Если бы не нашли гильзы, то, скорее всего, не связали бы эти убийства…

Вопрос номер три. Кто придумал схему? Елена, у которой было плохо с математикой и которая спала на занятиях? Это если согласиться, что она причастна. Мотив? Федор вздохнул… Был, кажется, мотив. Какой? Несвобода, тоска, жизнь с нелюбимым? Наличие любовницы и страх за будущее, страх потерять все? Или, как сказала подружка, она не хотела ребенка от нелюбимого, потому что ребенок – это на всю жизнь? Тянет ли это все на мотив? С его точки зрения – не тянет. А с точки зрения незрелой странноватой девочки… Черт его знает! Никогда не поймешь, что у них в голове, какие колесики механизма сцепятся и на какой результат сработает система. Схема красивая. Но как это сочетается с общей незрелостью подозреваемой?

Да, схема красивая. Но отдельные ее моменты… не пляшут. Если только… Если только это не попытка… Думать!

И вопрос четвертый. Что-то было сказано подругой Гетманчука Ириной… Перебрать весь разговор с ней по косточкам… И альбом с фотографиями Елены… И какие-то ее слова…

А еще нужно присмотреться к гениальному математику Владимиру Коваленко.

Федор не был уверен, что поступил правильно, оставив Кристине Юрьевне координаты Паши Рыдаева – это было равносильно признанию вины, это было капитуляцией, так как мэтр Рыдаев славился как самый верткий и беспардонный адвокат, к чьим услугам прибегали суперсерьезные персонажи. Ему было все равно, в чем замешан или не замешан клиент – он брал деньги и делал свою работу, а если дело было уж совсем безнадежное, то «работал» со смягчающими обстоятельствами, как то: трудное детство, сильное чувство, потрясение, помутнение рассудка, страх, опьянение, нервный срыв, психопатия и так далее. Невиновные к нему не обращались – Паша Рыдаев был вроде тяжелой артиллерии…

Федор налил себе кофе и достал из сумки бутерброд. Сна не было ни в одном глазу. Он поднялся с бревна, на котором сидел, и, на ходу жуя хлеб с мясом и запивая кофе, пошел вокруг озера по заросшей травой, едва заметной тропинке. Шагал, откусывал, запивал… Ему пришло в голову, что он бродит ночью на природе, в одиночку, впервые в жизни. Стояла удивительная тишина. Цикады отошли на покой, птицы уснули, ущербная розовая луна освещала пустой двухмерный мир и отражалась в безмятежных оловянных водах озера. Он был один на один со своими мыслями и памятью…

Ирина сидела на раскладном стульчике у могилы любимого человека и рассказывала ему о девочке с розовыми бантиками. День был неяркий – серенький, задумчивый, душноватый; в воздухе пахло дождем.

Она надела свой новый сарафанчик, голубой в синюю крапинку, заколола волосы на макушке; принесла с собой термос с зеленым чаем, который так любил Гетман. Это стало ритуалом: она неторопливо откручивала крышку термоса, наливала чай в голубую пластмассовую чашку, ставила термос на землю, принималась неторопливо пить и разговаривать с Гетманом.

– Я всегда знала, что мы будем вместе, – говорила Ирина, отпивая из чашки, которую держала обеими руками. – На всю жизнь. Ты же не смог уйти и забыть? Не смог. Ты вернулся. Мы оба вернулись. Ты жил далеко от дома, за границей, и вдруг тебя потянуло домой, ты чувствовал, что я жду. Лида считает, что я сошла с ума, ей не понять. Может, действительно сошла. Вообще, говорят, нормальных людей нет. Ну и что? Если мне так легче… А что, лучше рвать по живому, топтать память ногами, сводить счеты – кто кому остался должен? Теперь есть только память. И благодарность – за девочку с розовыми бантиками, нашу дочку. Как мы ее назовем? Лида предлагает… Все не то! Как твою маму – хочешь? Евгения. Женька. Женечка. Я буду рассказывать ей о тебе… Жаль, у меня только наши школьные фотографии… Она пойдет в школу, нашу, вторую городскую… Спасибо! Я так тебя люблю!