Ввиду известной склонности короля зрелищ к гиперболизации я посчитал бы и эту последнюю фразу явным преувеличением, однако, будучи представленным миссис Барнум, я не имел причины сомневаться в искренности данного утверждения.

— Скажите мне, ребята, как ваша охота? Напали на след этого людоеда Джонсона?

— На данный момент о его местопребывании нам ничего не известно, — сообщил я Барнуму. — Однако мы упорно и тщательно исследуем все хоть сколько-нибудь заметные следы. Один из таких следов и привел нас сюда сегодня. Нас интересует ваш знаменитый укротитель, покойный Мазеппа Вивальди.

— Великий Мазеппа? Бог ты мой! А он-то каким боком замешан в эти ужасные дела?

— Может, и вовсе не замешан, — успокоил Барнума Кит Карсон.

— Да-да. Наш интерес к нему основан на неопределенной, неконкретной информации. Нам хотелось бы, чтобы вы рассказали все, что о нем знаете, не исключая мелочей.

— Да я о нем ничего и не знаю, — разочаровал меня Барнум. — Только рабочие контакты. Едва был знаком с беднягой. Девиз Барнума — не смешивай дело с отдыхом. Впрочем, Мазеппа казался неплохим парнем. Из старой бостонской семьи, насколько мне известно.

По официальной барнумовской мифологии Великий Мазеппа, отпрыск одного из правящих родов Италии, сбежал из дому, влекомый зовом бескрайнего моря, и в результате кораблекрушения оказался на африканском побережье, где присоединился к труппе бродячего цирка и выучился на укротителя. То, что эта легенда оказалась очередной фабрикацией, меня вовсе не удивило. Как и Оскар Шмидт, преобразившийся в капитана Аристидеса Констентенуса, почти все барнумовские исполнители и живые курьезы-экспонаты снабжались экзотическими биографиями, придававшими им налет таинственности и романтичности, возбуждавшими интерес публики.

— Хоть имя-то его настоящее вы знаете? — спросил я Барнума.

— Дадли. Томас Дадли. Пожалуй, и все, что я о нем знаю. — Он вздохнул и покачал головой. — Такой талантище, уникальный артист! Бог меня благослови, как на него народ валил… А женщины! Липли, как мухи! Насмотреться не могли. Конечно, красавец-мужчина, настоящий Аполлон! И кудри черные до плеч. Ужасная потеря, невосполнимая. С чего этот старый дурак Аякс вдруг вздумал пасть захлопнуть… До сих пор не могу успокоиться. Этот лев был кротким, как котенок. Конечно, пришлось его после этого пристрелить. После того как эти кошки отведают человеческой крови, они, говорят, становятся опасными.

— Если б только кошки, — мрачно заметил Карсон. — И люди такие встречаются.

— Да-да, — подтвердил я. — Мы как раз такого и ищем. И если не найдем как можно быстрее, аппетит его проявится снова. Скажите, — обратился я к Барнуму, — кто из ваших служащих лучше знаком с Мазеппой?

Барнум задумался.

— М-м-м-м… Сделаем так. — Он повернулся к помощнику и подозвал его. — Освальд, милый, подойди на минутку!

Освальд как раз закрепил восковую голову на плечах манекена. Он подошел к нам, и Барнум произнес:

— Если кто нам и поможет, так это Освальд. Он весь день расхаживает по музею. Там починит, тут подправит. Много не говорит, но глаза и уши открыты. И все ему доверяют, бог знает с чего. Что-то у него в лице доверительное.

Я в лице Освальда ничего особо доверительного не заметил. На нем застыло какое-то нерешительное изумление. Тем не менее, обменявшись с ним приветствиями, я задал вопрос о Мазеппе и его знакомых.

Освальд нахмурился, поднял руку и ущипнул себя за увесистый подбородок. Через мгновение он ответил следующим образом:

— Кажется, Мазеппа и мсье Вокс были большими друзьями.

— Мсье Вокс? — повторил я.

— Мой всемирно известный чревовещатель. Помнишь, я тебе о нем говорил?

— А, да, — вспомнил я. — Кукольный «Отелло».

— Вот-вот. Потрясающее зрелище!

— А где его можно отыскать?

— Минут двадцать назад видел его в театре, — сказал Освальд. — Это наверху. Он проверял свое имущество.

— Что ж, мы приносим извинения и откланиваемся. Пойдем в театр.

— Конечно, дружище. Я тебя и так хотел с ним познакомить. — Барнум поднял вверх указательный палец. — Большой поклонник твоего творчества, знаешь ли. То-то он обрадуется тебе!

Расставаясь с Освальдом и Барнумом, я мучился какой-то недосказанностью, как будто забыл о чем-то важном. Не следовало, однако, тратить время на размышления. Мы с Карсоном вернулись к лестнице и продолжили путь наверх, где находился обширный театральный зал музея. Театр свой Барнум использовал весьма интенсивно. Здесь проводились всяческие конкурсы, вроде соревнования на самого толстого младенца, ставились популярные мелодрамы, сюда собирался народ на лекции о воздержании от вредных привычек, на выступления всевозможных светил и шарлатанов.

Мы поднялись до пятого этажа, и тут Карсон спросил:

— Эдди, а без меня вы с этим Боксом не справитесь?

— Уверен, что смогу провести беседу с чревовещателем самостоятельно, без вашей поддержки, Кит. А что?

— Я бы к Медвежьему Волку заскочил на минутку.

— Отлично.

Не зная, сколько времени займут наши визиты, мы договорились встретиться у скелета мастодонта в фойе примерно через сорок пять минут. После этого Карсон отправился искать индейца, а я направил стопы к театральному залу — все еще мучимый ощущением важности того, что я забыл сказать Барнуму.

Войдя в театр, я на минуту задержался, осматриваясь. Огромный зал, заполненный рядами затянутых бархатом кресел, погружен в полутьму. Свет пробивается лишь из-за кулис, слева. Я чуть постоял, позволяя глазам привыкнуть к темноте, и зашагал по центральному проходу.

Дойдя до передних рядов, я различил смутное бормотание. Поднявшись на просторную, совершенно пустую сцену, я прошел за занавес и попал в пространство, заполненное множеством характерных для закулисной театральной жизни предметов. Вокруг торчали стойки и вешалки для костюмов, грубо размалеванные задники, беспорядочно расставленный и разбросанный реквизит, включая египетские колесницы из помпезного библейского шоу «Иосиф и его братья».

Тут я уже смог разобрать, что говорящих на сцене двое. Оба мужского пола, хотя разного возраста и характера. Один голос, судя по высокому тембру и несколько нахальной манере речи, принадлежал юнцу пубертатного периода, другой собеседник был явно намного старше. Слова сливались в неразличимый гул, но по тону высказываний можно было понять, что они ожесточенно спорили.

Обогнув пустыню, из песков которой на меня мрачно взирал сфинкс (задник того же библейского «Иосифа»), и чуть не стукнувшись лбом о картонную финиковую пальму, я увидел источник звука.

На стульчике из реечек восседал весьма упитанный розоволикий джентльмен моложавой внешности, резко контрастировавшей с волосами белоснежной седины, очевидно преждевременной. Волосы, разделенные на прямой пробор, шелковистыми волнами ниспадали на плечи джентльмена. Определить возраст на глаз при столь противоречивой наружности казалось весьма сложным, но я все же осмелился предположить, что он не старше сорока пяти — сорока шести лет. Лицо нельзя назвать неприятным, но очень уж сильно его портили выпирающие, почти свисающие под тяжестью излишнего жира щеки, да и нос был как-то вызывающе вздернут вверх. Джентльмен был одет в серые панталоны и клетчатую жилетку, из-под которой виднелась рубаха, не прикрытая сюртуком, снятым для удобства и наброшенным на спинку стула.