– Договорились! – И сгреб деньги с ладони незнакомца.

Ждать пришлось недолго. Спустя полчаса маг авгур и Мишаня Давыдов встретились снова. Мишаня смотрел на толстяка во все глаза. На щеках его играл румянец, волосы были взъерошены, глаза блестели от радости.

– Вижу, у вас получилось, – усмехнулся Соил. – Отыграли свои деньги?

– Отыграл! И еще кое-что сверху! – выпалил Давыдов, не в силах совладать с дрожью в голосе.

– Неплохо, – одобрил толстяк. – Не хотите вернуть мне мои сто баксов?

Мишаня вынул из кармана толстую пачку денег, вытащил из нее стодолларовую бумажку и протянул авгуру. Тот хотел взять купюру, но остановился и с упреком посмотрел на Давыдова:

– Молодой человек, нехорошо начинать новую жизнь с обмана.

Давыдов покраснел, а толстяк легонько щелкнул пальцами, и в тот же миг из пачки, которую Мишаня сжимал в руке, выскользнула купюра и, перелетев по воздуху, опустилась на пухлую ладонь авгура.

Тот взял стодолларовую бумажку, аккуратно сложил и хотел убрать в карман. Но, заметив, каким алчным взглядом Давыдов смотрит на нее, остановился.

– Вижу, вам не хочется расставаться с ней, – с легкой усмешкой произнес он.

Мишаня облизнул губы, поднял взгляд на толстяка и сказал:

– Продайте мне ее.

– Продать? Какой же в этом смысл? Счастливая купюра выиграет мне столько денег, сколько я пожелаю.

– Продайте, – хрипло повторил Мишаня. – Я за нее все… Все, что захотите!

Толстяк качнул лысой головой:

– Исключено. Впрочем. – Тут он пристально посмотрел Давыдову в глаза и сказал, чуть понизив голос, отчего тот зазвучал таинственно и зловеще: – Я мог бы вам ее подарить. В обмен на одну услугу.

Мишаня побледнел и попятился.

– Вы что, голубой? – хрипло спросил он. Толстяк посмотрел на Давыдова непонимающим взглядом, а потом запрокинул голову и тихо засмеялся:

– Вон вы о чем подумали! Нет, я не гомосексуалист. Мне нужна от вас услуга совсем иного рода.

Несколько секунд Давыдов молчал, хмуро глядя на незнакомца, а потом вдруг сказал:

– Вы хотите, чтобы я продал вам свою душу?

– Душу? – Глаза авгура насмешливо блеснули. – Друг мой, вы, наверное, фильмов насмотрелись. Нет, свою бессмертную душу можете оставить себе. Тем более что не такая уж она и бессмертная. Я хочу, чтобы вы рассказали мне о своем друге.

Мишаня облегченно вздохнул, но тут же снова напрягся:

– О каком еще друге?

– Его зовут Андрей Вершинин. Помните такого?

– Конечно, помню… А… что вы хотите про него узнать?

– Видите ли, он мне кое-что должен. Но я никак не могу его отыскать. Дома он не ночевал. В университете тоже не появлялся. Как вы думаете, где он может быть?

– Я не знаю.

– Жаль. – Толстяк аккуратно сложил счастливую купюру и сделал вид, что хочет убрать ее в карман.

При виде ускользающего счастья сердце Давыдова дрогнуло, и он выпалил:

– Постойте. Подождите! У нас есть дом в Абрамовке. Дом старый, в нем никто не живет. Пару-тройку лет назад мы постоянно там зависали. Возили туда девчонок, удили рыбу в озере. ну и все такое.

– Значит, дом в Абрамовке? – Маг прищурил прозрачные и холодные, как родниковая вода, глаза. – Думаете, он там?

Мишаня натянуто улыбнулся и сказал с деланым весельем:

– У него есть ключ. Это раз. И это очень хорошее место, чтобы прятаться от кредиторов. Это два.

– Вижу, у вас уже был подобный опыт, – улыбнулся авгур. – Будьте добры, назовите мне точный адрес дома.

Давыдов назвал. И даже объяснил, как удобнее до него доехать.

Толстяк выслушал и кивнул:

– Что ж. Думаю, есть смысл проверить ваше предположение. – После чего протянул стодолларовую бумажку Давыдову. – Держите, она ваша. Кстати, счастливая купюра не только приносит удачу, но и исполняет желания. Поэтому будьте с ней крайне осторожны.

– Клянусь, что буду осторожен! – выпалил Мишаня, схватив купюру. И добавил для пущей убедительности: – Чтоб я сдох!

В тот же миг лицо Давыдова дернулось и побелело. Выпустив из пальцев купюру, он схватился за сердце, судорожно хватанул воздух ртом, покачнулся и рухнул на асфальт.

Авгур бросил на распростертое у его ног тело неприязненный взгляд и презрительно вымолвил:

– Сарги. Ничтожные рабы ничтожных желаний!

Затем протянул пухлую руку. Счастливая купюра, лежащая на асфальте, шевельнулась и превратилась в большую бабочку. Взмахнув крыльями, она вспорхнула и перелетела на ладонь мага.

Он осторожно погладил бабочку двумя пальцами. На одном из крылышек у нее угадывался выпученный глаз Бенджамина Франклина, а на другом – надпись: «In God We Trust». Маг легонько провел над бабочкой ладонью, и она снова превратилась в купюру.

Соил сложил купюру пополам и сунул ее во внутренний карман пиджака. Затем повернулся и неторопливой, беззаботной походкой зашагал прочь от клуба.

36 часов до открытия Заповедных Врат

Войдя в кабинет шефа «Линии», рыцарь Гармата остановился на пороге. В кресле у окна сидел человек. Был он невысок, плотен, широкоплеч и одет в мятый потертый плащ. На голове – кепка, в руке, лежащей на подлокотнике кресла, – дезинтегратор, похожий на автоматический пистолет. Взгляд жесткий, колючий, подозрительный.

– Приветствую тебя, регистратор, – спокойно сказал Гармата и склонил голову в легком поклоне.

Регистратор прищурил светло-голубые неприветливые глаза и сухо осведомился:

– Я тебя знаю?

– Не думаю, – покачал головой рыцарь. – Хотя несколько часов назад мы столкнулись в коридоре, когда я выходил отсюда.

Регистратор всмотрелся в худое лицо рыцаря пристальнее.

– Да, помню, – сказал он. – Ты похож на лагорийца. Тот приподнял голову и гордо проговорил:

– Меня зовут Гармата. Я рыцарь.

– Ясно. – Регистратор слегка расслабился. – Меня называй Чигуром. Или Владимиром Ивановичем. Садись где удобнее.

Гармата сел на небольшой кожаный диванчик.

– От Хороса вестей нет? – осведомился он. Владимир Иванович покачал головой:

– Нет. Эти ублюдки отлично все рассчитали. Сперва обезглавили «Линию», подключившись к «горячей связи» и вызвав Хороса в Лагор. Потом устроили кавардак на проспекте Вернадского, узнав, что у нас там барахлит корректировка. Ну а потом, когда в офисе осталось всего несколько сотрудников, напали и отняли у студента перстень. – Чигур замолчал. Потом облизнул сухие губы и мрачно добавил: – Я бы отрезал себе руку, если бы знал, что это хоть что-то исправит.