волнений, что преследовали меня от самого Лондона, развеиваются. Я глубоко дышу, думая, что это неземное убежище кажется реальнее, чем Чартвелл, Уинстон, дети и политика. Ели бы я только могла остаться в этом забытом Богом месте навсегда.

– Наверное, таков Рай, – шепчу я.

Наверное, я сказала это чересчур громко, поскольку помощник капитана, потный после трудов по устройству нашего пикника, отвечает:

– Ага, мэм. Так и есть. Вернусь за вами через три часа.

Трех часов совершенно недостаточно для такого райского места. Я бросаю сумочку на шезлонг и сажусь перед едой. Внезапно меня охватывает жуткий голод, и я принимаюсь есть нарезанную папайю. Теренс плюхается рядом и тянется к этому тропическому фрукту.

– Выглядит заманчиво.

– Он такой и есть, – отвечаю я. Сок капает из уголков моего рта. Я даже не вытираю его. Вскоре об этом позаботится морская вода.

Не дожидаясь Теренса, я сбрасываю платье, кладу его на шезлонг рядом с сумочкой и возвращаюсь в воду в купальном костюме. Через несколько минут он уже плещется рядом со мной, и мы развлекаемся нырянием за ракушками. Вода практически прозрачна, и мы легко собираем моллюсков, улиток, морских блюдечеки, круглых крепидулид, неритин, гребешки и голубые мидии. Набрав полные руки, мы решаем сделать перерыв и разобрать наши сокровища.

Яркое солнце вмиг высушивает нас, и мы складываем ракушки в большую груду, чтобы забрать их потом с собой. Мы шагаем по пастельному песку, подбирая хрупкие веточки белых высохших кораллов, а над нами летают альбатросы.

– Как думаете, сравним ли этот остров с другими, которые мы видели по пути? – спрашивает Теренс.

– Он намного прекраснее, – я на миг замолкаю, думая, не высказать ли неотступную мысль. – Я не хочу уезжать.

Всегда приветливый Теренс смеется.

– Думаю, у нас кончилась бы еда без поставок с «Розауры». А «Розаура» вечно тут стоять не будет.

На это раз я тоже смеюсь. Я знаю, что мое желание невыполнимо, и все же я хочу остановить это мгновение. Остаться среди этой красоты навсегда вместе с Теренсом. С ним я чувствую себя любимой и уважаемой за то, что я такая как есть, а не за то, что я могу сделать ради него, и не за то, что я такая, какой он хочет, чтобы я была. Это совершенно другой вид любви и восхищения, чем испытывает ко мне Уинстон. Под его взглядом я ощущаю себя другим человеком.

Я возвращаюсь к шезлонгу, надеваю свою широкополую шляпу и ложусь на спину. Как мне вернуться к моему прежнему существованию после такого благословенного бытия, пусть оно и нереально? Но как я могу оставить Уинстона?

Через несколько минут Теренс уже сидит на краю моего шезлонга и смотрит на меня.

– Были бы вы скульптурой, я за вас выручил бы целое состояние, – шепчет он, и у меня по спине дрожь идет.

С моих губ уже готов сорваться остроумный ответ, но вместо этого я подаюсь к нему. Я никогда не думала так ни об одном мужчине. Только об Уинстоне. Закрыв глаза, я поднимаю лицо для поцелуя.

Но его пальцы ласкают мои щеки, не губы. Я резко открываю глаза. Он отвергает меня? Я поверила, что связь между нами сильная и взаимная, но теперь мне тошно, и не только потому, что он не ответил взаимностью. Как я вообще могла подумать затеять что-то с Теренсом? Я стала такой же женщиной, которых презирала.

– О, дорогая моя Клементина, – он нежно берет меня за щеки, словно я дитя. – Я не из тех, кто заводит семью.

Не заводит семью. Что он хочет сказать? Я уже знаю, что он закоренелый холостяк. Внезапно мне кажется, что я поняла смысл этого эвфемизма. Он хочет сказать, что предпочитает мужчин? Он никогда не испытывал ко мне того же чувства, что я к нему. Как я могла быть так слепа? Я дура.

Наверное, мое лицо выдает мое смятение и шок, и унижение, поскольку он виноватым голосом говорит:

– Я думал, вы знаете.

– Я не знала, – щеки мои горят, словно я стою под прямыми лучами австралийского солнца, а не в тени зонта. – Вы мне нравитесь, Теренс.

– А вы мне, – улыбка его теплая и открытая, словно между нами только что ничего не произошло. – Это несложно, Клементина. Вы красивы, умны, веселы и отважны. И я по-своему люблю вас. Если бы я был другим, я женился бы только на вас.

Его слова – слабое утешение, ибо он не способен полностью ответить на мои чувства. И все же, когда он улыбается мне, теплота его восхищения расходится внутри меня, и я понимаю, что на самом деле мне больше всего нравится в Теренсе то, какой отважной, жизнерадостной женщиной я стала в его компании, не обремененной заботами о других и не стремящейся других осуждать. И это я могу привезти с собой домой.

Глава двадцать шестая

30 апреля 1935 года

Вестерхэм, Англия

Сквозь залитое дождем окно машины я вижу экскаватор. Какого черта он тут делает? Его неуместность среди знакомых зеленых пейзажей Чартвелла поражает меня, когда что-то такое всплывает в памяти. Разве Уинстон не упоминал об этом в одном из своих «Чартвелльских бюллетеней», которые присылал мне, пока я была в путешествии? Первый бюллетень я прочла с некоторым интересом, но, когда пришел второй, я едва просмотрела его. Совместная магия «Розауры» и Теренса к тому времени уже перенесли меня в иной мир, и я не хотела, чтобы домашние узы ограничивали меня.

Каким невероятным кажется мне это путешествие теперь, на фоне дождливого Лондона. Почти таким же нереальным, каким казался Чартвелл во время плавания по волнам Тихого и Индийского океанов. И как мне теперь вести мой дом, оставаясь тем человеком, которым я стала во время путешествия?

С громким скрежетом шин по гравию мы останавливаемся перед парадной дверью Чартвелла. Я приготовилась к нарастанию тревожности по мере приближения к дому, но сумела отпугнуть старого демона, успокоив дыхание и отогнав воспоминания о ярком солнце. Когда водитель открывает мне дверь, и навстречу мне бросаются Уинстон и сильно подросшая Мэри, мои нервы уже достаточно крепки, чтобы выдержать этот натиск и то, что последует за ним.

Когда ко мне бежит моя красивая двенадцатилетняя дочь, в моей памяти вспыхивает ужасное воспоминание о том, как я вернулась из Египта и Мэриголд не узнала меня, и мне становится плохо. Что же я наделала, оставив мою милую девочку на четыре месяца только из эгоистичных соображений? Как она примет свою слишком