наконец, свершилось – Гитлер собрал войска, которые втайне подготавливал для вторжения в Польшу. Как же отличается нынешний прием от освистывания и шиканья, которыми встречали его премьер-министр Чемберлен[72] и его прихвостни последние два года, а до того премьер-министр Болдуин[73] со своими приспешниками. Они были настроены любой ценой задобрить Гитлера, даже при том, что Германия нарушила Версальский договор и проявила неприкрытую агрессию в отношении Австрии и Чехословакии. Они не желали видеть правды, которую выкладывал перед ними Уинстон.

Можно подумать, что за столько лет я привыкла к насмешкам, когда мой муж отстаивал непопулярные позиции – он был непоколебим в стремлении оставить Индию под имперским управлением, во-первых, и, во-вторых, он поддержал право короля Эдуарда VIII[74] оставаться на престоле несмотря на его намерение жениться на дважды разведенной Уоллис Симпсон. Но мне нелегко видеть, как моего мужа осмеивают, особенно потому, что здесь и сегодня я полностью разделяю взгляды Уинстона на злодеяния нацистов и на необходимость перевооружения. С тех пор, как я лично увидела коричневых Гитлера на полях под Мюнхеном, британская угодливая позиция стала для меня непостижима. Я не могла понять, как во время встречи Чемберлена с Гитлером и Муссолини в прошлом сентябре сразу после аншлюса[75], премьер-министр смог пожертвовать западной Чехословакией[76] в обмен на обещания, что Гитлер не будет более предъявлять других территориальных требований – чтобы увидеть, как через полгода Гитлер вторгается в остальную часть Чехословакии, а вскоре и Муссолини оккупирует Албанию. Как это могло не продемонстрировать народу Англии агрессивность намерений Гитлера? Какие еще нужны доказательства?

Когда я сейчас гляжу на палату общин, мне кажется, что им нужно было, чтобы этот тиран вторгся в Польшу, с которой Британия связана соглашением о взаимопомощи, чтобы в конце концов понять, о чем говорил Уинстон. Даже до последней недели, когда было анонсирован германо-советский Пакт о ненападении[77] и были составлены планы об эвакуации детей из Лондона, правительство не было готово приступить к действию. Что делали эти якобы лидеры последние несколько лет, пока мы с Уинстоном собирали информацию о Гитлере, кроме как смотрели сквозь пальцы на постоянные попытки Уинстона заставить их увидеть правду? После того, как Муссолини вторгся в Абиссинию в октябре 1935 года, а Гитлер попрал Версальский договор в марте 1936 года, Чартвелл стал центром для тех, кто разделял наши взгляды. Уинстон привлек профессора Фредерика Линдеманна из Оксфорда, чтобы получать необходимые данные для своих речей и статей, и Ральфа Уигрэма, симпатичного молодого человека, чье подавленное состояние в предчувствии этих ужасных времен привели к его безвременной смерти два года назад. Он снабжал нас разведданными с большим риском для себя и своего положения в министерстве иностранных дел. Я даже привлекла собственную кузину, журналистку Шилу Грант Дафф, чтобы та присылала нам важную информацию из Праги. Мы также приглашали к себе единомышленников среди офицеров, гражданских служащих, журналистов и бизнесменов, которые нам звонили, приезжали и встречались с нами в любое время, участвуя в наших усилиях донести до наших упрямых соотечественников замыслы нацистов. Когда ситуация становилась чересчур тревожной – или переживания детей становились слишком сильными, или депрессия Уинстона по поводу событий в мире и собственного бессилия слишком наваливались на меня – я уезжала на отдых или в профилактический тур в горы Австрии, в Цюрс, по крайней мере до аншлюса. Я была готова сделать все, чтобы меня снова не настигло нервное истощение, как в прошлые годы. Слишком многое было на кону.

Но сколько бы ни поднимал эти вопросы Уинстон в палате общин, английские лидеры отказывались его слушать. Перед лицом все больших доказательств намерений Гитлера они настаивали на поддержании «прочной дружбы» с этим немецким чудовищем. И это стремление разделяли не только члены правительства, но и некоторые наши так называемые друзья. Только в прошлом январе, когда я была в совершенно другом путешествии на борту «Розауры» по прекрасной, но нищей Вест-Индии, что возбудило мою либеральную чувствительность, леди Вера Броутон яростно критиковала взгляды Уинстона как милитаристский угар, и многие другие гости весьма красноречиво соглашались с ней. Я не могла ни минуты дольше оставаться на борту с этими слепыми дураками, так что, сообщив хозяину, лорду Мойну, я сошла на Барбадосе и взяла билет домой на пароход «Куба» на следующий же день.

Изменится ли вся эта мерзкая угодливость теперь, когда Гитлер плевать хотел на Англию, нагло вторгнувшись в Польшу?

Я снова смотрю на палату внизу. Шепот стал громче, все больше народу бросают взгляды через море скамей и кресел с зеленой обивкой. Но, как мы и планировали, он не встает, чтобы заговорить. Уинстон будет ждать, пока не произнесет речь Чемберлен. Чем дольше он будет тянуть и чем больше будет усиливаться нетерпение, тем понятнее будет, что Чемберлен не способен на настоящее дело. Как раз этого мы и ждем.

Как жаль, что рядом нет Мэри, я бы держала ее за руку. Забавно, какую связь я ощущаю с младшей дочерью, несмотря на то, что Моппет давно заменяет ей меня. Возможно, как раз из-за этого. Может, мои старания ежегодно ездить с ней кататься на лыжах поддерживают нашу связь? Несмотря на напряженную атмосферу в палате общин и неспокойный живот, я улыбаюсь, думая о широко улыбающейся Мэри, которая слетает вместе со мной по сверкающему склону Альп в пяти тысячах футов выше облаков. Иногда единственная дочь Джека и Гуни, Кларисса, или Джуди, дочь моей кузины Венеции, присоединяются к нам, а порой даже Диана и ее муж, Дункан Сэндис, или Сара, но чаще всего мы только вдвоем скользим по склону или отдыхаем перед трескучим очагом в уютном коттедже.

Что бы там ни было, я ощущаю такую связь с Мэри, какой у меня нет ни с бедняжкой Дианой, ни с Сарой, ни с Рэндольфом, которые продолжают свою неспокойную жизнь: домашняя Диана, единственная, кто кажется хотя бы немного довольной в своем втором браке, но обладающая тонкой натурой, требующей постоянного внимания, которого не может дать жестко связанный парламентским расписанием Дункан; начинающая актриса Сара, неудачно вышедшая замуж за австралийца по рождению актера Вика Оливера, с которым она сбежала три года назад, когда мы с Уинстоном не одобрили брака с этим бродячим актером на восемнадцать лет старше ее; и вечно взбалмошный Рэндольф, который по-прежнему пьет и чье надменное поведение не стало скромнее после трех неудачных попыток войти в политику или его сомнительного положения низкооплачиваемого журналиста. Я пожинаю то,