есть... Пусть твоя начальница глядит и учится, как надо кормить муженька: по ягодке в ротик, по ягодке, и взбитыми сливками заедать...

Илиана не стала прощаться.

Она бежала по темной улице. «Какая страшная игра. То тигрица, то кошечка. Как он не видит этого? Или видит?..» Илиана стала уже задыхаться, но не замедлила шага. «Вот тебе и господин, хозяин, повелитель. Иллюзия, умело созданная Зелмой иллюзия». Уже у самого проспекта ее осветили лучи фар. Ехал Арвид. Затормозил, распахнул дверцу, втащил в машину. И так нажал на акселератор, что машина прыгнула. «Москвич» долго катил в темноту, но лишь когда под колесами захрустел песок, Арвид заговорил:

— Знаешь, где мы сейчас?

Теперь здесь выглядело иначе: трава стала гуще, лодки исчезли, а вершина дюны за долгий солнечный день так нагрелась, что можно было сидеть, ничего под себя не подкладывая. Та самая дюна...

— Ты сейчас спросишь, как могу я жить с нею. Видишь, живу. Уже три десятка лет. Но когда встретил тебя, я многое понял. А мог бы и умереть, не поняв. Спасибо судьбе. За любовь. За то, что эта любовь позволила прорваться старому нарыву. Какой давящий, смутный осадок оставляет несчастливый брак! И какую ненависть испытываешь к тому, кто покрыл тебя грязью, искалечил твою душу. У меня не было сил освободиться от ее власти. Есть люди, с рождения умеющие подавлять и унижать других. Она — такая. У меня не было воли вырваться из ее тисков. И, правду говоря, я и не чувствовал необходимости сделать это. Несу свое горе и бремя, как приговоренный...

Илиана погладила Арвида по голове, он благодарно прижался губами к ее пальцам.

— Лианушка, мне кажется... сила, воля начинают появляться...

— Если веришь, что будешь со мною счастлив, я помогу тебе. Только прости за женское любопытство — ведь начинается у двоих обычно с любви...

— Или с благодарности. Трудно забыть время, когда ты был слабым и преследуемым, а тебе протянули руку. И укрывали, когда вокруг фашисты охотились на людей. По тем временам ее дом был раем. Она работала в аптеке, таскала домой лекарства. Тебе не понять, что это значило тогда. За них можно было получить все. И меня кормили... ха-ха... клубничкой и взбитыми сливками. Да и почему она — молодая, здоровая вдова легионера — должна была спать на мягких перинах одна? Обучить зеленого паренька искусству любви, приспособить к своим нуждам — это пустяк, если он перед тем не знал ни одной женщины...

— Хватит, — попросила Илиана. — Не мучай себя воспоминаниями, По-моему, не всякий возврат в прошлое приятен.

До самого ее дома они молчали.

— К тебе я не пойду, — сказал он затем. — Если я этой ночью не появлюсь дома, будет нехорошо. Мать встревожится.

— Мать?

— А вообще, не надо было тебе приходить туда.

9

Идя на работу, Илиана сделала крюк, чтобы посмотреть, начались ли наконец работы по благоустройству дома, по которому они ходили новогодним вечером. Долгие месяцы окрестности выглядели будто изрытые свиньями, превратились в западню для пешеходов. В тот раз она и сама упала, Арвид поднял ее, и она впервые ощутила его прикосновение.

Весь январь и почти весь февраль в доме не зажигались огни. Бухгалтерша жаловалась: «Подумайте, какой убыток! За полтора месяца — ни копейки квартплаты. А когда же начнет погашаться задолженность государству?»

Сегодня предстояло принять еще один новый дом. Зная, что там она снова встретится с Бергманисом, Илиана с самого утра настроилась по-боевому.

Вообще день обещал быть трудным. Войдя на миг в ее кабинет, Арвид быстро проговорил:

— В четыре будь около юридической консультации на Берзу.

— Зачем?

— Много хочешь знать... Надо посоветоваться, как нам побыстрее оказаться вместе.

Илиана не смогла сдержать прорвавшейся радости:

— Вместе?

— А ты как думала? Есть сила воли и у меня... Если ты так сделала, почему же не смогу я?

Теперь они вместе с главным инженером Эглитисом направились на новый объект. Она давно уже не сердилась на этого парня, да и сердилась ли вообще? Обидные слова его были — чистая правда. Что бы она делала, блуждая в лабиринте домоуправленческих дел, без Эглитиса с его деловитостью и откровенностью?

И сейчас, по дороге к дому, который предстояло принять, он говорил энергично, горячо:

— Сегодня мы увидим так называемый «летний» дом. В отличие от «зимних», что сдают в декабре, этот окажется куда лучше. Самые удачные, конечно, те дома, которые строит солидная организация, богатый завод или кооператив. Но таких домов мало.

— Стыдно сказать, — созналась Илиана, — я тоже была тогда в том, декабрьском доме. Знаете, там...

— Да знаю. Я в тот раз слишком понадеялся на Фрейната. Думал — поднимет шум, убедит комиссию. Он же в строительстве разбирается. Сам без пяти минут инженер.

— Неужели?

— Ну да, мой отец учился с ним на одном факультете. Никто не мог понять, почему он ушел с четвертого курса.

— А в анкете об этом ни слова.

— Не хочет писать. Наверное, есть причины.

Бергманис встретил их с уверенной улыбкой. Илиана попыталась вспомнить, где совсем недавно видела такое же выражение лица. Да! На улице Саулстару, в доме, увитом розами, такое же лицо было у Зелмы. Придя в тот вечер домой, Илиана еще подумала, что женщина эта, как, наверное, и все самоуверенные люди, глуха и слепа к радостям и горестям всего мира, что она живет по принципу «моя хата с краю», ведь комфорт требует жизни без бурь и волнений, и боже сохрани потревожить ее фильмом о войне или какой-нибудь трагедией на сцене. Что может поколебать незыблемость такой вот Зелмы? Потрясет ли ее уход Арвида? Или честь быть домовладелицей возместит потерю? И какие аргументы смогли бы ослабить натиск Бергманиса при сдаче новых зданий, повлиять на стиль его работы?

На этот раз комиссия продвигалась по дому неторопливо, не косясь на часы, и голоса звучали спокойно. Даже неспециалисту было ясно, что люди работали честно и сознательно. Конечно, кое в чем и здесь можно было упрекнуть их, на что-то указать. Но дня через три-четыре сюда смело могут въезжать