чтобы не нарушить гармонию... А погляди, как иной сидит за рулем «Жигулей» — с таким видом, словно, получив машину, он уже взошел на Олимп. Еще один вид Олимпа — финский буфет, куда можно поставить хрустальную посуду, которой никто не пользуется... О, реалисты, или лучше — рационалисты!

— Не пойму, что, собственно, ты имеешь в виду.

— Что? Да то, что люди проходят мимо жизни, занимая свой ум только добыванием денег, неудержимо стремясь к вещам. Скажи, пожалуйста, почему сейчас все принялись выращивать тюльпаны? Восьмого марта один цветок стоит три рубля. Садоводы зарабатывают кучу денег. А что на них приобретают? Видят прекрасные города, плывут на кораблях по морю, ходят в театры?

— Цветы я люблю.

— И они говорят, что любят... три тысячи тюльпанов — это, кажется, норма в обществе садоводов? И прибыль за них...

— Ты становишься колкой. Шипы, шипы... — За иронией Арвида Илиана угадала недовольство. — Были вчера неприятности на работе?

— Не надо об этом. Я ведь еще только учусь работать. Но вряд ли научусь: все чаще думаю, что занимаю не свое место.

— Не нервничай, Лианушка, — успокаивающе сказал Арвид, проведя ладонью по ее волосам. — И не надо больше об этих идиотских деньгах...

Но праздник кончился, оба почувствовали это. Высадив Илиану около ее дома, Арвид не удержался:

— Будем считать, что поездка удалась наполовину. И виновата в этом ты.

— Терпеть не могу нынешних мещан с изобретенным ими хорошим тоном и другими принципами. Нагляделась на них на работе. И хочу сказать тебе: у кого не хватает сил противиться водовороту, тех он без жалости затягивает. Я видела такое сама — и в переносном смысле, и буквально.

— Меня можешь не предупреждать. Мне ничто не грозит.

— Учту.

...Каждая новая встреча приносила им ранее не испытанное наслаждение. И все же они продолжали спорить.

— Надоело. Пора врозь, — как-то вырвалось у Арвида.

Собственно, эти слова должна была бы сказать Илиана: ей не удавалось избавиться от горького осадка, что оставался на сердце после каждого такого разговора. Но еще не нашлось силы, какая могла бы оторвать их друг от друга.

Правда, случилось другое расставание.

Игнат даже засмеялся, когда Илиана сказала ему: «Я ухожу».

— Куда, мамочка? — продолжая смеяться, спросил он.

— Куда-нибудь. Сниму угол. Спасибо тебе за все, и не сердись, пожалуйста. Так будет лучше.

— Для кого?

— Для нас обоих.

— Да ты что, Илиана! — Наконец-то он стал серьезен. — За что? Откуда такая неблагодарность?

— Да, конечно... Но я не умею жить в плену благодарности. Ты ведь знаешь: за два года я не приблизилась к тебе ни на шаг, стою так же далеко, как там, на Севере. Оттаять тебя мне не удалось, ты как вечная мерзлота. Слишком долго прожил холостяком возле материнского подола. И, как честный человек, не желая жениться без любви, ты отгородился от женщин бетонной стеной. Ведь они не раз пытались заполучить тебя любой ценой. Со временем ты привык за этим барьером, и не твоя вина, что не можешь выйти из-за него.

— Это что, психологический анализ?

— Не знаю. Скорее субъективные ощущения.

Игнат стоял, опершись о стол, и свет лампы падал на его седеющие волосы. «С виду он неплох. Внутренне тем более. Чего же мне надо?»

Растерянно, словно ощущая свою вину, Игнат спросил:

— К кому же ты уходишь? Он что, лучше, красивее? И самое главное — любит тебя крепче? Ну почему ты так поступаешь? Почему? Я должен знать.

— Не знаю, не могу объяснить, — с трудом проговорила Илиана. — Наверное, он — тот, о ком говорят — «вторая половинка яблока». Может быть, я ошибаюсь, может быть... Но без него я не могу. Не могу больше жить рассудком, как с тобой, я не в силах ничего обдумывать. Не знаю, любит ли он меня крепче, но — иначе...

И она подала на развод, потому что хотела честной игры и ясности в отношениях. И слышала слова чужих людей о том, что она с жиру взбесилась. Она не пыталась начать обмен, слишком хорошо знала, как это трудно, и была согласна пожить где-нибудь в чужом углу: столик, раскладушка, пара гвоздей в стене, чтобы развесить одежду, — мало ли пришлось ей жить так? Однако Игнат решил иначе: «Я пока что перееду к другу, ты оставайся здесь. Достаточно ты помыкалась без своего угла». Она с благодарностью глянула на теперь уже бывшего мужа и промолчала. И в самом деле, вышло бы очень неловко, если бы Арвид, приходя сюда, сталкивался с Игнатом. А приходить он был вынужден, так как они были любовниками без крыши над головой.

Теперь ссоры их приняли другой оттенок, так что Илиана стала даже думать о такой вещи, как несходство характеров. Раньше она считала, что оно существовало между нею и Игнатом. Но дело было не только в несовпадении.

Едва войдя в квартиру, Арвид первым делом закрывал плотные шторы.

— Зачем?

— Чтобы не увидели с улицы.

— Боишься свидетелей? Но в этом же нет никакого греха: мы любим друг друга, к чему нам таиться?

— Я пока еще женат.

Не раз, пообещав прийти, он намного опаздывал или не появлялся вовсе, даже не предупредив ее.

— Ездил на охоту. Этого мне никто не запретит.

— Я и не собираюсь. Но позвонить ты мог?

— Не получилось, и все. И запомни: у себя дома я хозяин. Все, что говорю, выполняется беспрекословно. И не люблю, когда мною командуют. Не привык.

— А может быть, все-таки...

— Мораль, Илиана, читай своим дворничихам.

Она удивлялась тому, что выслушивает такие слова и прощает их. Что способна видеть грубость, и все же не замечать ее. И снова ждать, тоскуя. Может быть, в этом и заключается сила любви?

В другой раз он не пришел из-за хоккея. Илиана плакала. Арвид сказал:

— Принимай меня таким, каков я есть.

— Таким — не хочу.

— Перевоспитывать меня поздновато. В пятьдесят лет хребет уже не гнется так легко.

Он