–Я вас понял, господин полковник,– ответил граф.– Каким временем вы располагаете? Неделя? Отлично, это более чем достаточно. Господа, я имею честь пригласить вас на торжественный обед в мой особняк в новом городе ровно через три дня. Я уверен, что за это время мне удастся собрать необходимую для вас информацию.

Шотландия. Эдинбург.

Середина девятнадцатого века

Георг Эркард (Найки)

Как известно, крылатые фразы, высказанные гениальными учеными, имеют некоторую особенность. При желании их можно с успехом использовать для объяснения процессов, на первый взгляд весьма далёких от тех, кои породили сей афоризм. Не были исключением и сии слова Чарльза Дарвина: «It is not the strongest of the species that survives, nor the most intelligent, but the one most responsive to change»[57]. Именно об этом думал Георг Эркард, первый сын седьмого шефа клана Эркард, вспоминая историю своего рода и собственную биографию. Причин к сим не очень радужным мыслям было несколько, и все они, к сожалению, навряд ли могли исчезнуть сами по себе. К обычным проблемам, кои возникают у большинства джентльменов при приближении к шестидесяти годам, отягощенным весьма бурно проведённой молодостью, добавлялись ещё две. Хроническая нехватка денег и желание отомстить тем, кто сломал его жизнь, подобно пеплу Клааса, стучали в его сердце, отравляя существование и порождая постоянно мысль о самоубийстве.

Ведя своё происхождение от ирландского короля Конайре Мора, его потомки успели повоевать против Британии, что, впрочем, не помешало им, как и иным шотландским аристократам, в дальнейшем занять в империи высокое положение и делать успешную карьеру на различных поприщах.

Разгромив горцев на полях битв, англичане поначалу попытались действовать грубой силой и запретить побеждённым не только владеть оружием, но и носить килт. Но эти меры лишь порождали новые бунты.

Тогда хитроумные дети Джона Булля, коим с легкой руки их ангелов-хранителей, относящихся к категории падших, помимо грубости, упрямства, подлости и презрения ко всем иным народам перепала толика расчётливости и здравого смысла, сменили тактику. В атаку пошли не полки солдат, а мешочки, туго набитые соверенами, и увесистые пачки бумажных фунтов стерлингов. И то, что не смог сделать булат, свершил золотой телец. Принцип «divide et impera»[58] великолепно сработал и на этот раз. Шотландские аристократы, гордые от того, что их поставили практически почти вровень с британской знатью, стали преданными слугами короны, а бывшие мятежные горцы оспаривали между собой право пополнить ряды армии многочисленными добровольцами. Теперь в роли козла отпущения остались ирландцы, или же, как их уничижительно именовали, Микки и Падди. Их можно было безнаказанно грабить, сгонять с земли, разрушать жилища, продавать в рабство и морить голодом. Единственное право, которое у них не отобрали британцы, было право умирать. Недаром похоронное дело в Ирландии процветало, обогащая гробовщиков различного пошиба.

Когда болезнь картофеля уничтожила значительную часть урожая, который был для местных крестьян основным продуктом, на Изумрудном острове начался страшный голод. Но продовольствие продолжали вывозить в Британию. Кто только ни пытался спасти голодающих. Деньги давал император Николай I и Папа Римский, даже султан Турции Абдула-Меджид I пожелал пожертвовать десять тысяч фунтов, но тут же последовал неофициальный протест из Форин-офиса, облеченный для приличия в пожелание уменьшить эту сумму как минимум в пять раз. Ибо королева Британии Виктория оценила жизнь своих поданных всего лишь в две тысячи золотых чеканных монет. Не желая ссориться с влиятельным союзником, султан благоразумно выполнил это пожелание, равнозначное приказу. Но сопроводил пожертвование отправкой трёх кораблей с продовольствием, кои смогли добраться до цели, лишь преодолев массу препон, создаваемых британцами. Кстати, когда во время Восточной войны англичанам потребовались солдаты для отправки в Крым, то ирландцев постарались убедить, что они будут биться не за королеву Викторию, а защищать благородного султана Абдула-Меджида, кровно обиженного русскими варварами. И это удалось, более тридцати тысяч выходцев с Изумрудного острова сражались и умирали, сохраняя жизни чистокровных британцев. И разве можно в чём-то осуждать джентльмена, если тот милостиво позволяет погибать недолюдям (практически унтерменшам) из самых низших пород ирландского Яху[59], занимающим, по образному высказыванию сатириков из журнала «Панч», среднее положение между гориллой и негром?

Но эти проблемы не касались аристократов, особенно если на протяжении нескольких поколений в ходе браков их ущербная ирландская кровь щедро разбавлялась более благородной британской или шотландской. Ярким примером был покойный папаша самого Георга– Бошан Колклаф Эркард VII. Будучи единственным сыном у своих родителей, он прославился в основном двумя подвигами. Первый из них Бошан свершил на поле брани, когда в ходе англо-американской войны в составе 85-го полка принял самое деятельное участие в захвате Вашингтона и в попытке дезинфекции оного путём сжигания Белого дома, Капитолия, а также зданий Казначейства, Сената и Палаты представителей. К сожалению, внезапно начавшаяся гроза и ливни затушили пожары и тем самым не позволили довести сие благородное начинание до логического конца. Гораздо плодотворнее сей храбрый офицер проявил себя не на поле брани, а в семейной спальне, дав жизнь, естественно, не без участия законной супруги, шестнадцати детям.

В таких условиях Георгу трудно было рассчитывать на успешную карьеру в армии, ибо сумма, которую следовало заплатить за офицерский патент, росла с каждым годом, а если учесть затраты на приданное его многочисленным сёстрам, то пребывание в лейтенантах неизбежно растягивалось с двух обязательных лет до десяти. Неожиданно судьбой Георга заинтересовался его родной дядя, коему весьма импонировали сообразительность, ум, хитрость, упрямство и, чего греха таить, невероятная изворотливость мальчишки. Сии качества неоднократно позволяли сорванцу сделать то, что англичане именуют «to come out with clean hands»[60]. В итоге виноватым мог оказаться кто угодно, кроме Джорджи. Но при этом малолетняя бестия ухитрялася сохранять дружеские отношения со своими братьями и сёстрами. Вдосталь понаблюдав за проделками племянника, Дэвид Эркард, а именно так звали дядюшку, решил, что такие таланты вряд ли найдут достойное применение в пехоте или кавалерии, а вот в политике или в разведке они будут оценены более адекватно. Сделать подобный вывод ему давал опыт шпионства, полученный им во время Греческой революции и оплаченный в том числе и тяжелым ранением, но дальнейшая блестящая карьера того стоила. В 1831 году его включили в состав миссии Стрэтфорда Каннинга, направленной в Константинополь для установления границы между Грецией и Турцией. Но перед отъездом Дэвид Эркард успел свозить своего племянника на своеобразные смотрины к философу Иеремии Бентаму, известному в широких кругах как ярый сторонник теории утилитаризма.