Это был Кашмир: сепаратисты изъяснялись лозунгами, а наши люди изъяснялись пресс-релизами; разыскные операции всегда были «крупными», всякий пойманный назывался террористом категории А и был «устрашающим» боевиком, а саму операцию по захвату неизменно называли «боевой». Ничего удивительного в этих преувеличениях не было, потому что они означали премии, повышение по службе, благодарность в послужном списке или медаль за храбрость. Так что, как вы понимаете, это сообщение не очень сильно меня взволновало.

Майор сказал также, что террорист был застрелен при попытке к бегству. Эта новость тоже не вызвала у меня сердцебиения. Такое происходит каждый день, и назвать такой день можно хорошим или плохим в зависимости от того, как вы относитесь к таким вещам. Так зачем мне позвонили среди ночи, чтобы сообщить о совершенно заурядном событии? Какое отношение рвение Амрика Сингха имело ко мне или моему отделу?

Дальше майор сказал, что вместе с террористом была задержана какая-то женщина. Не кашмирка.

Вот это уже было неожиданно. Мало того, это было просто неслыханным.

Для допроса женщину передали следователю Розочке. Мы все знали помощника коменданта Розочку Содхи, персиковый цвет ее лица и длинные черные волосы, заплетенные в косу, которую она прятала под фуражку. Родной брат Розочки — Бальбир Сингх Содхи — был старшим полицейским офицером, застреленным боевиками в Сопоре во время утренней пробежки. (Эти утренние пробежки — большая глупость со стороны старших офицеров полиции, даже если они — чаще всего ошибочно — гордятся тем, что их очень любят местные жители.) Розочка — Пинки — получила назначение на должность помощника коменданта в центральном резервном отделе. Это была компенсация семье за убийство ее брата. Эту женщину никто и никогда не видел в гражданской одежде, она всегда была в форме. При всей своей поразительной красоте она была очень жестоким следователем и часто выходила за рамки должностных инструкций, так как, видимо, старалась изгнать демонов и из своей души. Она не могла, конечно, сравниться с Амриком Сингхом, но не дай бог было кашмирцу попасть в ее нежные руки. Что же касается тех, кого судьба избавила от участи подследственного, многие писали ей письма с пылкими признаниями в любви и даже с предложениями руки и сердца. Такова была сила рокового обаяния помощника коменданта Розочки Содхи.

Женщина, которую они задержали, отказалась назвать свое имя. Так как женщина оказалась не кашмиркой, то, как я понимал, Розочка во время допросов так или иначе себя сдерживала. Если бы она дала себе волю, то ни женщина, ни мужчина не смогли бы утаить от нее свое имя. Как бы то ни было, я начал проявлять нетерпение. Я все еще не мог понять, какое отношение все это имело ко мне.

Наконец, Амрик Сингх перешел к делу: во время допроса женщина назвала мое имя. Она попросила разрешения написать мне сообщение. Амрик сказал, что не понял, что это за сообщение, но женщина сказала, что я его пойму. Он прочитал сообщение по буквам:

Г-А-Р-С-О-Н Х-О-Б-А-Р-Т

В моей голове, словно гром, зазвучал голос Расулан, ищущей рассыпанные по полу жемчужины: «Кахан ваэка дхундхун ре? Дхундхат дхундхат баура гаэли Рама…»

Должно быть, словосочетание «Гарсон Хобарт» звучало как тайный код для обозначения запланированного удара боевиков или как подтверждение получения партии оружия. Этот сумасшедший на противоположном конце провода ждал моих объяснений, а я даже не мог сообразить, с чего мне начать.

Мог ли полевой командир Гульрез иметь что-то общее с Мусой? Был ли это сам Муса? Я пытался найти его после приезда в Сринагар, хотел выразить сочувствие в связи с семейной трагедией, но я так и не смог его найти. В те дни этому могло быть только одно объяснение — Муса находился в подполье.

Да и с кем еще могла быть Тило? Неужели они убили Мусу у нее на глазах? Боже милостивый…

Я коротко сказал Амрику Сингху, что перезвоню, и положил трубку.

Первым моим побуждением было как можно дальше дистанцироваться от женщины, которую я любил. Не делала ли такая позиция меня трусом? Возможно, да, но во всяком случае честным трусом.

Даже если бы я захотел поехать к ней, в данный момент это было просто невозможно. Я находился в чаще джунглей, на дворе стояла глухая полночь. Выезд означал вой сирен, тревожные маячки на машинах, четыре джипа сопровождения и бронированный автомобиль для меня. Для сопровождения мне пришлось бы взять не меньше шестнадцати человек, и это минимум. К тому же весь этот цирк не помомог бы ни Тило, ни мне. Мало того, под угрозой оказалась бы безопасность Его Превосходительства, что вообще могло привести к непредсказуемым последствиям. Возможно, это была ловушка с целью выманить меня. В конце концов, Муса знал о Гарсоне Хобарте. Наверное, это была паранойя, но в те дни трудно было провести грань между разумной предосторожностью и паранойей.

Выбора у меня не было, и я набрал номер отеля «Ахдус» и попросил к телефону Нагу. К счастью, он оказался там. Он сразу сам вызвался поехать в «Шираз». Чем больше заботы и сочувствия он выказывал, тем сильнее я раздражался. Я буквально слышал, как он вживается в предложенную ему роль, двумя руками ухватившись за возможность сделать то, что он обожал больше всего на свете, — произвести громкий эффект. Готовность Наги действовать успокоила меня, но одновременно привела в ярость.

Я позвонил Амрику Сингху и приказал ему ждать журналиста по имени Нагарадж Харихаран. Это наш человек, сказал я. Если на женщину ничего нет, продолжил я, то немедленно освободите ее и передайте журналисту.

Через несколько часов позвонил Нага и сказал, что Тило находится рядом с ним в его номере в «Ахдусе». Я предложил Наге утром посадить ее на первый же авиарейс в Дели.

— Она не мертвый груз, Дас-Гусь, — ответил он. — Она говорит, что пойдет на похороны командира Гульреза. Понятия не имею, кто это такой.

Дас-Гусь. Он не называл меня так с окончания колледжа. В колледже, когда он еще был ультрарадикалом, он издевательски называл меня (почему-то всегда с немецким акцентом) «Биплаб Дас-Гусь-да», его вариант имени Биплаб Дасгупта. Революционный братец Гусь.

Я никогда не мог простить своим родителям, что они — в честь моего деда по отцу — назвали меня Биплабом. К тому времени, когда я родился, мы уже не были британской колонией, мы были свободной страной. Как им только пришло в голову назвать дитя Революцией? Как может нормальный человек пройти по жизни с таким, с позволения сказать, имечком? Однажды я хотел поменять имя на что-нибудь более мирное — на Сиддхартху, или Гаутаму, или что-то подобное. Но я оставил эту идею, зная, что с такими друзьями, как Нага, вся эта история прилипнет ко мне и будет грохотать, как консервная банка, привязанная к кошачьему хвосту. Так я и остался — и до сих пор остаюсь — Биплабом, Революцией, в самом логове истеблишмента, именующего себя правительством Индии.

— Это был Муса? — спросил я Нагу.

— Она не хочет говорить. Но кто еще это мог быть?

К утру понедельника число убитых за выходные достигло девятнадцати; четырнадцать демонстрантов убиты огнем армии, мальчик, которого застрелили люди из «ихванов», Муса (Гульрез или как он там себя называл?) и еще трое боевиков, убитых в перестрелке у Гандербала. Сотни тысяч скорбящих собрались для того, чтобы отнести девятнадцать гробов (один пустой, потому что тело мальчика так и не было найдено) на своих плечах к кладбищу мучеников.