– Все хорошо, – бормочу я, чем вызываю новый приступ рыданий.

Потому что это явная ложь. Я пытаюсь выдать желаемое за действительное.

– Лучше б я никогда с ним не встречалась. Лучше б никогда не видела его, – лепечет Виви мне в шею. – Никогда. Лучше б он умер.

Черт возьми, она и впрямь нашла отца. Некоторое время мы так и стоим – Виви рыдает, я ее обнимаю, – затем я веду ее к машине. Прохожий, мужчина средних лет, останавливается, спрашивает, не нужна ли помощь. У него в руках канистра молока – наверно, домой тащит из супермаркета. Он ставит канистру на асфальт прежде, чем я успеваю ответить. Вдвоем мы грузим «Веспу» в багажник. Виви забилась на переднее сиденье, подтянула колени к подбородку. Сидит неподвижно – можно подумать, что спит. Но глаза открыты. Взгляд устремлен в никуда.

– Что это с девочкой? – спрашивает прохожий после того, как я захлопываю багажник. – Может, ребята, зайдете ко мне, передохнете? Мы с женой здесь рядом живем. Кофе выпили бы.

– Все в порядке.

Очень, очень приятно услышать такие слова от незнакомого взрослого.

– Спасибо, мы сами разберемся. Просто у моей подруги выдался скверный день.

Прохожий усмехается, хлопает меня по плечу, будто старый приятель.

– Держись, сынок. У меня тоже так. Стоит машине забарахлить – у жены сразу эмоции через край. Завтра твоей подружке полегчает, вот увидишь.

– Надеюсь.

Виви слегка раскачивается на сиденье. Руку она поднесла близко к лицу, будто вот-вот палец в рот сунет, как маленькая.

– Еще раз спасибо, сэр.

Завожу двигатель. Не представляю, что сказать Виви. «Ты в порядке?» Дураку понятно, что нет. «Хочешь об этом поговорить?» Явно не хочет. Интересно, сколько народу то же самое чувствовали по отношению к моей семье; сколько народу хотели начать разговор и не знали как? Иногда я думаю, каждому в день четырнадцатилетия нужно выдавать брошюру-руководство как раз для таких ситуаций. Да, именно в четырнадцать лет. Самый возраст. Когда переходишь в старшую школу, когда еще оглядываешься на детство, но понимаешь: взрослеть-таки придется. Неплохо бы школам печатать брошюры под названием, скажем: «Курс выживания для надломленных». Мы с Виви могли бы написать по паре-тройке глав. «Смерть отца». «Отсутствие отца». «Мать в депрессии». «Мать с приветом». Хотя… Каждый надломлен по своей особой причине, действенного рецепта не существует. Только куча бесполезных.

Вив шевельнулась, сменила позу. Не верится, что вот эта девчонка бегала по пляжу практически нагишом. Что именно она проникла среди ночи ко мне в комнату. Что благодаря ей моя сестренка снова разговаривает, танцует, смеется. Хочется съехать на обочину, обнять Вив. Хочется вытащить ее из печали точно так же, как она вытащила меня. Отплатить добром за добро. Еще один взгляд на Вив – и возникает желание как следует ее накормить. Острую потребность кормить людей – вот что мне папа в наследство оставил. Хорошо было бы самому приготовить еду, да времени нет.

– Вив, а ты вообще сегодня ела?

Отвлекаюсь от дороги, чтобы прочесть ответ на ее лице. Виви качает головой. Мимика при этом не меняется. Виви, кажется, похудела с нашей последней встречи. Странно, что я раньше не заметил.

Останавливаюсь возле аптеки, покупаю Вив шлепанцы за два доллара. Куда подевались ее туфли, даже не спрашиваю. Еще покупаю эти штуки, ну, которые Наоми держит на полке в ванной. Влажные салфетки для снятия макияжа, вот. Возвращаюсь к машине, надвигаю шлепанцы на грязные ноги Вив. Она не шевелится. Влажными салфетками вытираю ей лицо. Вив смотрит в пустоту, будто меня и в помине нет. Будто я к ней не прикасаюсь.

В круглосуточной кафешке Виви не отрывается от окна, поэтому я сам выбираю блюда из меню. На улице уже стемнело, наши отражения в оконном стекле глядят на нас. Но Виви смотрит не на себя, нет. А куда? В недавнее прошлое? В будущее? Не знаю. Приносят наш заказ. Виви едва надкусывает блинчик. Съеживается, словно ее заставляют глотать мокрый картон.

Касаюсь ее руки.

– Слушай, Вив, я знаю, тебе сейчас кусок в горло не лезет. Но ты поешь ради меня, ладно? Мне будет легче, если я тебя домой сытой доставлю. Согласна, Вив?

Она морщит нос, пытается так отхлебнуть горячего шоколада, чтобы не коснуться губами взбитых сливок. Я нарочно заказал вместо кофе горячий шоколад – хочу, чтоб Вив поспала на обратном пути.

– Вкусно, – говорит Вив.

Но ее руки по-прежнему лежат на столешнице, не тянутся взять чашку. Тогда я своей вилкой делю сардельку надвое, обмакиваю половинку в кленовый сироп.

– Что ж, Вив, придется мне это сделать.

Она хмурит брови.

– ВВВИИИУУУУ!

Старательно и громко произвожу звук, какой, по моему мнению, должны издавать самолеты. Вилка с сарделькой, описав дугу, устремляется ко рту Виви. Дальнобойщик, что сидит за соседним столиком, пялится на нас. Стараюсь говорить с интонациями пилота, даром что отродясь их не слышал.

– Поставщик сарделек просит разрешения на посадку. Конец связи.

Виви натянуто улыбается:

– Нашел время шутить.

– Какие шутки! Капитан воздушного судна майор Сарделл просит разрешения совершить аварийную посадку.

Пытаюсь воспроизвести шумы в неисправной рации, затем – обрыв связи.

– Вззз. Ииии. Кхе-кхе-кхе.

Вив смеется, на миг открывает рот. Этого достаточно, чтобы сунуть в него кусок сардельки. У Вив сразу выпячивается щека.

– Ладно, уговорил.

Она съедает всю сардельку и до капли, до осадка выпивает горячий шоколад. И вдруг ни с того ни с сего начинает хохотать. Чуть не задыхается от смеха. Звучит по-дурацки, но в то же время музыкально – потому что Вив есть Вив.

Сквозь смех она пытается объяснять:

– Представляешь, я туфлями прямо ему в дверь запустила. Не представляешь? Я, если честно, тоже.

– Что, серьезно?

– Ну да. Это я помню, а дальше – как в тумане. Будто я вырубилась на время. Но насчет туфель все точно. Тут я уверена, потому что… потому что туфли-то пропали!

Она вытирает губы бумажной салфеткой. Щурится, будто пытается вспомнить события давних лет.

– Я бежала от его дома, а он взял и дверь захлопнул, чтобы спокойно своей жене что-нибудь соврать насчет меня. А туфли – они мне мешали, и вдобавок я такая злая была, ужас. Вот я их и скинула да как запущу прямо в парадную дверь. Одну за другой! Наверно, каблуки им обивку-то попортили. Знаешь, мне сразу тогда полегчало. Прямо здорово стало, честное слово. Я это очень хорошо помню. Я, когда на «Веспу» садилась, победительницей себя чувствовала. Но это быстро прошло. Почти сразу. Мне стало так тоскливо, я думала, грудная клетка разорвется с тоски.

Да, я знаю, как это бывает. Еще я знаю, что эмоции идут из мозга. Тогда почему болит не голова, а грудь? Почему кажется, будто человек все чувства носит в груди?