– Пустяки. Извините.

Я ухожу. Я уже почти ушла. Он так и стоит в дверях.

Вдруг что-то заставляет меня резко развернуться в прыжке, будто я – балеринка из музыкальной шкатулки.

– Меня зовут Виви. Вам ведь это ни о чем не говорит, правда?

Я уверена, что он и бровью своей толстой не поведет – но у него лицо аж перекашивается. Он челюсть роняет; кажется, я даже слышу звон осколков по бетонному крыльцу. Взгляд из недоуменного становится злым, причем в долю секунды. Ничего не понимаю. Я, его дочка, наконец-то здесь; я его отыскала, я для него сюрприз приготовила. Он делает шаг с крыльца, плотно закрывает за собой дверь. Плотно, но недостаточно быстро. Я успеваю увидеть фотографии в прихожей. Фотографии его настоящих детей.

– Откуда тебя принесло?!

Я буквально парализована. И не я одна – садовые гномы тоже застыли от ужаса. Лицо Джеймса Буковски наливается кровью, распухает. Того гляди лопнет.

– Ты не можешь здесь находиться.

Боже, это все-таки он. О боже, этот человек – мой отец, и он меня ненавидит, а его жена и дети о моем существовании не догадываются. Мне хочется сказать: «Нет, это ТЕБЯ откуда принесло? Это ТЫ не можешь здесь находиться!» Все неправильно! Мой папа – не такой. Не зануда профессор экономики, не женатик с ипотекой! Мой папа – рок-музыкант, свободный, как ветер, с непостоянным, неугомонным сердцем. А этот… Этот – обычный дядька, стареющий обыватель.

– Кэрри обещала, что ты в моей жизни не появишься, – продолжает Джеймс Буковски, словно пытаясь найти рациональное объяснение моему присутствию. – Я каждый месяц посылаю чек. Что, мало? Мало, да?

Мое тело – но не я сама – издает жалкий всхлип. Воздух поднимается из живота, вырывается из гортани, будто мне под дых дали. Я не плачу, нет; а может, и да. Я понятия не имею о происходящем, знаю только, что у этого сердитого дядьки мои глаза, и еще – что я его ненавижу, ненавижу с таким неистовством, какого в себе и не подозревала.

– Мне очень жаль, – шепчу я.

Мой шепот, мой голос все подтверждает. Я – здесь.

Я – человек со своим мнением и своими правами, и вообще, ничуть мне не жаль. Ни капельки. Глубокий вдох – такой, что живот заполняется воздухом. И – крик, переходящий в визг:

– Я – живая! Плевать, кто и что насчет меня обещал! А вы – ты – ты знаешь, кто? Ты – жалкий тип. Я тебе не нужна, да? Пусть! Ты сам мне не нужен, слышишь?!

– Давай-ка на полтона ниже, – шипит Джеймс Буковски.

Тут я соображаю: я плачу, рыдаю, реву в голос, как убитая горем корова, прямо у него на крыльце.

На полтона ниже? Он еще смеет мне указывать – будто родной отец? Набираю побольше воздуха, чтоб хватило на достойный ответ. Да, я ему отвечу, уж я сумею ответить. В легких – целое торнадо, слова кружатся, как осенние листья, но я их соберу, я их выпущу в нужном порядке и с нужной, необоримой силой.

– САМ ДАВАЙ НА ПОЛТОНА НИЖЕ! НЕЧЕГО ТУТ БЛЕЯТЬ! ТЫ – САМОЕ ЧУДОВИЩНОЕ РАЗОЧАРОВАНИЕ В МОЕЙ ЖИЗНИ! Так что продолжай СИДЕТЬ У ЖЕНЫ ПОД КАБЛУКОМ! Потому что мне на тебя ПЛЕВАТЬ. Я рада, что посмотрела на тебя. Теперь я зато знаю, что НИЧЕГО НЕ ПОТЕРЯЛА. А вот ты, ДЖЕЙМС БУКОВСКИ, – ты ЧЕРТОВСКИ много потерял. Такие дочки, как я, на дороге не валяются. И мне тебя жаль, потому что ты даже не представляешь, НАСКОЛЬКО Я КЛАССНАЯ. ЖИВИ ДАЛЬШЕ, ЕСЛИ СМОЖЕШЬ. А я больше НИКОГДА о тебе не вспомню. НИКОГДА.

Теперь я бегу прочь огромными скачками, проклиная себя за то, что напялила туфли на каблуках, пусть и невысоких. Мне и не снилось, что нужно разработать план капитуляции; что я буду сломя голову бежать от этого живого воплощения самых отвратительных качеств. Я уже обрыдалась, под носом тепло и скользко от соплей.

– Джим, что здесь происходит?

Это произнес истерический женский голос, но я почти добежала до «Веспы», я сейчас уеду. Оглядываюсь, успеваю заметить, как захлопнулась дверь. Вот и хорошо. Просто ОТЛИЧНО. Отныне его жена в курсе. Раз у него не хватило смелости самому признаться, пусть она хоть теперь поймет. Пусть. Может, я – ангел смерти для его образцового брака. Если этот брак рухнет, я не стану раскаиваться, богом клянусь, не стану.

СЛЫШИШЬ, ДЖЕЙМС БУКОВСКИ? МНЕ НЕ ЖАЛЬ И НЕ СТЫДНО, ЧТО МЕНЯ ЗАЧАЛИ, ЧТО МЕНЯ РОДИЛИ, ЧТО Я СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ ЖИВУ НА СВЕТЕ.

Джонас

Звонит Виви. С трудом разбираю, чего ей надо. Виви рыдает и заклинает, через слово говорит «Джонас» и «пожалуйста». «Джонас, Джонас, ты можешь приехать за мной? Пожалуйста, Джонас. Я не могу. Я только что… Пожалуйста, забери меня отсюда».

– Виви.

Мой собственный голос звучит как после долгой пробежки по песку.

– Вив, ты сама-то в порядке?

– Да. То есть не знаю. Джонас, пожалуйста, приезжай. Забери меня.

– Ладно, я уже еду. Ты где?

– В Кловердейле, кажется. – Виви шмыгает носом. – Больше часа езды.

– Ты маме позвонила?

– НЕТ. И ты не звони. Пожалуйста, Джонас, не сообщай моей маме. Приезжай сам.

– Хорошо, хорошо. Ты пока найди какое-нибудь безопасное место. Есть там рядом кафе или что-нибудь в этом роде? Как найдешь – отправь сообщение. Я уже еду.

Слава богу, Наоми сегодня освободилась пораньше. Я еду на юг, все время на юг. Не представляю, чего ожидать. Солнце садится, почти падает за горизонт – и точно так же падает у меня сердце. Я почти на месте. Во всяком случае, надеюсь, что так. Ищу глазами белокурую, белокожую девчонку с алым ртом, который всегда в первый миг шокирует яркостью. Звоню Виви, но сотовый переключен на режим голосовых сообщений.

Наконец замечаю «Веспу» и скорченную фигурку рядом. Виви сидит прямо на тротуаре, перед унылой многоэтажкой. Колени подтянуты к подбородку, накрыты измятой юбкой. Лицо в черных потеках туши. Выскакиваю из машины чуть ли не на ходу, словно в боевике. Не озабочиваюсь захлопнуть дверцу. Кричу:

– Вив! Виви! Я приехал! Виви!

Она распрямляется, как пружина, мчится ко мне. Ноги – босые. Белая блузка в пятнах и выбилась из юбки. Прежде чем успеваю переварить эти данные, Виви повисает у меня на шее, утыкается лицом в плечо. Слез так много, что рубашка вмиг промокает. Плечу тепло и сыро.

– Почему ты тут сидишь? Почему не зашла в кафе или еще куда?

Виви плачет, плачет без удержу. Понятно. Вопрос неправильный.

– И где твой шлем?

– Наверно… у него… на лужайке… Меня остановили… за то… что ехала… без шлема.

Ничего не понимаю.

– Вив, как тебя вообще сюда занесло?

– Ненавижу. Ненавижу… его, – стонет Виви.

– Кого?

– Отца. Моего… отца.

Она тяжело дышит. Ее грудная клетка надавливает мне на ребра, на плечи. Боже. Виви нашла своего отца? Здесь, в Беркли?