Петер неожиданно снял шляпу, утер рукавом лоб и бессильно плюхнулся в ближайшее кресло.

— Да, да, — устало произнес он. — Помню… Когда ты только вошел, мне показалось, я узнал тебя… только не был вполне уверен.

— А теперь?

— Теперь — да. — Он посмотрел на Барселону и неуверенно улыбнулся. — Да, теперь вспомнил. Ты был метким стрелком, так ведь? И до сих пор так же мастерски стреляешь из пистолета?

Барселона не улыбнулся в ответ. Порта стоял, как статуя, рядом с ним, а Малыш по-прежнему охранял выход. Остальные навострили уши и смотрели на сотрудника гестапо, бывшего члена компартии в Испании. Это было весьма редким явлением!

— Думаю, не хуже, чем раньше, — неторопливо ответил Барселона. — Кое-кто может сказать, что даже лучше… У меня было много практики со времени нашей последней встречи, товарищ! Жаль, что не могу тебе это продемонстрировать, нашему генералу наверху это может не особенно понравиться.

— Не беспокойся, — торопливо сказал Петер, — я верю и без демонстрации.

— Уж поверь!

— А что до наших дел в Испании, — он беззаботно пожал плечами, — так ведь все это давно быльем поросло? Я уже повоевал до встречи с тобой. Подвергался большей опасности, чем ты представлял себе. Знаешь, что было бы со мной, попадись я в руки фалангистам?

— Они всадили бы тебе пулю в затылок, — откровенно сказал Барселона. — И я знаю многих людей, которые весьма охотно поступили бы с тобой таким же образом… включая себя!

Петер в испуге подскочил на ноги. Порта тут же усадил его обратно и стал держать. Барселона махнул рукой.

— Забудь пока. Может быть, я вернусь к этому позже. Но сперва хочу задать тебе один вопрос. Это ты убил Кончиту? Мы нашли ее лежащей в канаве на улочке позади Ронда де Сан-Педро. С перерезанным горлом… Пако чуть с ума не сошел. Он постоянно клялся, что это дело твоих рук.

Петер закусил губу.

— Она была шлюхой. И заслуживала смерти.

— Только за то, что шлюха?

— Она была двойным агентом. Несколько месяцев работала на нас, а потом мы вдруг выяснили, что она ведет ту же игру с другой стороной.

— Значит, горло перерезал ей ты? — Барселона подошел и уставился на побледневшего Петера. — Так вот взял и убил ее?

— Говорю тебе, она была двойным агентом…

— Это ты так говоришь! Никто больше не говорил этого. И даже если была, ее нужно было отдать под трибунал, а не резать ей горло.

Мы смотрели на Барселону с удивлением. Обычно он с теплотой говорил об Испании, даже о гражданской войне. В его рассказах это была страна солнца, апельсиновых рощ и бесконечных сиест, а гражданская война была эпизодом юношеской романтики, временем доблести и идеализма. Раньше мы никогда не видели его таким мрачным и злобным.

— Если Пако найдет когда-нибудь тебя, — сообщил он Петеру, — тут же всадит нож в твою спину.

— Эта женщина была двойным агентом, — в третий раз повторил Петер. — И вообще я действовал по приказу.

— Врешь! Ты убил Кончиту по одной и только одной причине: потому что она предпочла тебе Пако. Потому что отказалась спать с тобой.

Петер беспомощно развел руками.

— Будет тебе, Блом! Давай не продолжать. Зачем ворошить такое прошлое? Мы все совершали поступки, о которых предпочли бы забыть — в том числе и ты, мой друг! Я могу припомнить несколько эпизодов, упоминания о которых тебе не хотелось бы. И хотя память у тебя превосходная, вспоминать слишком многое из прошлого не всегда разумно. Теперь мы оба на одной стороне, так что давай помиримся.

Барселона скептически приподнял бровь. Петер встал и положил ладонь ему на руку.

— Послушай, Блом, я в хороших отношениях с обергруппенфюрером Бергерсом[118], и у меня есть кой-какие заслуги. В Польше и на Украине были дела… только это совершенно секретно, большего сказать не могу. Придется поверить мне на слово…

— К чему это умасливание? — спросил Барселона.

— Я подумал, кожаное пальто пойдет тебе так же, как и мне. Что скажешь?

— Имеешь в виду — перейти к вам?

— Это не самое худшее.

Барселона покачал головой и рассмеялся.

— Нет уж, спасибо! Я последовал твоему совету в тридцать восьмом году и до сих пор об этом жалею. На одну удочку я не попадаюсь дважды… кроме того, кожаные пальто мне всегда не нравились.

Малыш у двери неожиданно встрепенулся.

— Внимание, кто-то идет!

Мы молодцевато подскочили и вытянулись, когда в помещение вошел гауптман из саперного полка. Очень маленький, очень подвижный; мундир сидел на нем, как влитой, сапоги блестели и переливались, словно драгоценные камни. Властности от него исходило больше, чем от десятка генералов. Даже на гестаповцев он произвел заметное впечатление.

Он холодно оглядел караульное помещение. Лицо его с выдающимися скулами и крепкой челюстью было, несмотря на молодость, суровым, изборожденным морщинами. Еще до того, как он заговорил, мы прониклись к нему невольным уважением. Он представлял собой тип, порожденный войной. Твердый, как алмаз, блестящий, педантичный, безупречно исполнительный. Его цельность была очевидна с первого взгляда.

— Герр гауптман! — Барселона откозырял ему с такой живостью, словно рука его была на пружине. — Докладывает фельдфебель Блом. Наряжен в караул с тремя младшими командирами и двенадцатью рядовыми. — Сделал паузу. — В караульном помещении находятся двое штатских, задержанных для допроса.

Уголком глаза я видел, как адамово яблоко Петера заходило вверх-вниз, но ни он, ни Генрих не сказали ни слова. Офицер кивнул.

— Какие-то происшествия были?

— Никак нет.

Мы ждали команды «вольно», но ее не последовало. Гауптман держал нас в положений «смирно», пока оглядывал комнату ледяными глазами, подмечая каждую деталь.

— Эти штатские допрошены?

— Так точно.

— Против них есть какие-то обвинения?

— Никак нет. Они могут идти.

— Тогда какого черта торчат здесь? Убирайтесь, пока никто не выдумал повода для ареста!

Гауптман свирепо повернулся к Генриху и Петеру; те вышли из помещения так быстро, что казалось, позади них поднимаются тучи пыли. Я с удовольствием отметил, что они не стали заявлять о своих гестаповских правах при встрече с человеком такого калибра. Потом он обратил ледяной взгляд на Барселону.

— Что с твоим мундиром, фельдфебель?

Барселона опустил на себя взгляд и торопливо застегнул две верхние пуговицы. Гауптман кивнул.