оно не изгладится из души народной, омрачив в ней образ Божий и запечатлев в ней зверя».

Древнее право Церкви и ее главы, будь то патриарх или митрополит, – заступаться перед правителями за свою паству, за осужденных, опальных, гонимых. В старину это называлось красивым словом «печалование». В Обращении к СНК патриарх Тихон заявил об этом своем праве, а вместе с тем обязанности, в полный голос: «Ныне… простираем мы наше слово увещания: отпразднуйте годовщину своего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры; обратитесь не к разрушению, а к устроению порядка и законности, дайте народу желанный и заслуженный им отдых от междуусобной брани. А иначе взыщется от вас всякая кровь праведная, вами проливаемая (Лк. 11, 50) и от меча погибнете сами вы, взявшие меч (Мф. 26, 52)».

Не надо быть пророком, чтобы предвидеть исполнение Господних слов: «У Меня отмщение, и Я воздам». Сколько из палачей и политических садистов тех лет пережили кровавые 1930-е годы? А сколько из них умерло хоть и своей, но ранней смертью? Очень многие, как и предупреждал патриарх, погибли от меча – от рук своих же собратьев, точно так же вымазанных в крови.

Предостережение оказалось тщетным. Владыка Тихон не обольщался, когда писал это письмо: «Мы знаем, что наши обличения вызовут в вас только злобу и негодование и что вы будете искать в них лишь повода для обвинения нас в противлении власти…» Говоря «горькое слово правды» властителям, пастырь Церкви должен быть готов поплатиться за это опалой, свободой или головой. В истории России так случалось не раз. Но архипастыри вновь и вновь «докучали» правителям, настаивая на своем. Традиция диалога Церкви и государства имеет глубокие корни. Патриарх Тихон был готов вести разговор даже с богоборческим режимом. Однако слишком трепетавшая за себя и свои «завоевания» власть эти попытки говорить с ней по-человечески не воспринимала. Точнее, принимала за посягательство с непременным вооруженным мятежом – так было проще вести антицерковную пропаганду.

Чекисты и комиссары оказались слишком предсказуемы. Отметив «необычайную смелость» патриарха, они не усмотрели в его письме ничего иного, кроме «контрреволюции». Через пару недель на патриаршем Троицком подворье провели обыск, владыку подвергли домашнему аресту. Стража из трех солдат разместилась в нижнем этаже здания. По вечерам они непременно поднимались наверх, в покои патриарха, чтобы проверить, не готовит ли он побег. Днем Святейший гулял в саду подворья, без помех принимал всех, кто приходил к нему. «Переносил он свой арест благодушно, – вспоминал отец А. Рождественский, – и нисколько не боялся за будущее. Больше всего его беспокоила судьба Церкви и России, но и в этом отношении он сохранял полную уверенность, что ниспосланное Господом испытание кончится вполне благополучно, к новой славе и Церкви, и Родины».

Тревожась за патриарха, Священный Синод и Высшее Церковное Управление (ВЦУ) несколько раз посылали народным комиссарам прошения освободить его. Ходатайствовали и рядовые прихожане, которых лишили возможности видеть и слышать Святейшего на патриарших богослужениях. В конце концов, несмотря на то, что за главой Церкви числилось уже целых три следственных дела, большевики вынуждены были снять арест, длившийся полтора месяца. Главную роль в этом сыграли волнение православных и реакция иностранных правительств. Красная власть еще нетвердо стояла на ногах и вынуждена была действовать с оглядкой.

Освобождение патриарха пришлось на рождественский сочельник – 6 января 1919 года по новому стилю. Утром следующего дня, в праздник Рождества Христова владыка снова был со своей паствой – на торжественной литургии в храме Христа Спасителя.

«Святая незлобивость»

Выпустив патриарха из-под ареста, власть, однако, не собиралась ослаблять хватку. Ни мир, ни перемирие с Церковью ей были не нужны и не выгодны. Во что бы то ни стало она намеревалась развеять «религиозный дурман» и для этого воевать с Церковью «до победного». Само существование Церкви было для большевиков «контрреволюцией»: богослужение и проповедь – антисоветской агитацией, панихиды – актом неповиновения, крестный ход – мятежом.

14 февраля 1919 года, с изданием постановления Наркомата юстиции о вскрытии мощей, началась новая атака на православие.

Святые мощи – это останки подвижников веры. Они святы потому, что тело человека вместе с душой участвует в бессмертии личности, поскольку тело, по словам апостола Павла, есть храм Духа Святого. И тело праведника, стяжавшего Дух Святой при земной жизни, источает эту благодать Божью и после смерти. Останки святых называют нетленными, но их сохранность может быть разной. Бывает, спустя сотни лет находят некоторые кости подвижника, иногда тело частично подвергается тлению, а в редких случаях плоть остается полностью сохранной. Но общее свойство мощей – та благодатная помощь, которую получают по своим молитвам люди, приходящие поклониться святым останкам. Это главное, почему их чтят верующие.

Большевики в своей самоуверенности полагали, что глумление над мощами оттолкнет людей от Церкви и угасит веру. Свою пропаганду они строили на невежественном мнении, будто нетленность – это нечто вроде мумифицированного трупа. Это заблуждение разделяла и некоторая часть православных – их-то кампания по вскрытию мощей и могла ввести в соблазн отречения от веры. Понимая это, патриарх Тихон 17 февраля направил по епархиям письмо, в котором поручал архиереям «устранить всякие поводы к соблазну в отношении святых мощей». «Благочестивое усердие верующих, окружая останки благоговейным усердием, соорудило и для таковых честных мощей (сохранившихся частично. – Н. И.) драгоценные раки и оправы, иногда по подобию человеческого тела…» Святейший предлагал убрать из рак святых угодников все эти ненужные оправы и приспособления. Но он не предполагал, что исполнение этого распоряжения духовенством на местах также станет подсудным делом, ведь осмотр мощей – это сугубо внутреннее действие Церкви. Большевики считали иначе. Они предпочли «забыть», что отделили Церковь от государства, и беспардонно лезли в дела «частной религиозной организации».

В 1919–1920 годы были публично вскрыты и фактически выпотрошены раки с мощами 66 наиболее почитаемых русских святых: Сергия Радонежского, Саввы Сторожевского, Александра Невского, Серафима Саровского… Осквернители действовали намеренно грубо, топтали останки, плевали, дотошно пересчитывали и измеряли, называли «собачьими костями», дабы сильнее воздействовать на чувства собиравшегося при этом и негодующего множества православных. Какие-то мощи были тогда же или позднее уничтожены, какие-то попали в музеи или закрытые хранилища, где пролежали 70 лет. Несмотря на решимость всё ликвидировать, большевики так и не довели дело до конца. Почему – знает Бог и те святые, чей покой они тревожили. Ведь не предостережение патриарха в письме лично Ленину весной 1919 года заставило богоборцев задуматься: «Вскрытие мощей обязывает нас стать на защиту поругаемой святыни и вещать народу: должно повиноваться более Богу, нежели человекам». И не многотысячные толпы верующего народа, отовсюду шедшего поклониться мощам преподобного Сергия Радонежского, выставленным напоказ. И даже не факты обнаружения при вскрытиях совершенно сохранных тел, ставившие атеистов в безнадежный тупик. Так было, например, в случае с мощами преподобного Александра Свирского, вскрытыми еще в октябре 1918 года. Этот святой, умерший за четыре века до того, настолько поразил осквернителей своим видом – в XIX веке с его лица даже была написана икона, – что тут же была сочинена байка о «восковой кукле». И тем не менее эту «куклу» нельзя было выставить в музее для «разоблачения попов», потому что всякий бы увидел, что это настоящее человеческое тело.

Но несмотря на то что Бог во святых Своих поругаем не бывает, эта вульгарная кампания, как и прочие, принесла верующим новую боль и новые испытания. В 1920 году прошли показательные суды. Архиереев, священников, монахов, известных церковных деятелей из мирян обвиняли, как обычно, в контрреволюционной пропаганде, в тайном освидетельствовании мощей перед их вскрытием, в распространении «клеветы» об оскорбительных действиях тех, кто вскрывал. В Москве летом 1920 года на «Процессе виленских угодников» – тех самых, чьи мощи в 1915 году тогда еще архиепископ Тихон вывез из Вильно подальше от фронта, – советские дознаватели привлекли к делу самого патриарха. Переменить его статус свидетеля на обвиняемого им всё же не удалось, зато нашли основание для другого обвинения против Святейшего: «незаконный доход» от пожертвований за свечи в Иверской часовне на Красной площади.

До середины осени 1919 года на фронтах гражданской войны большевики в основном отступали. Но на другом фронте – противоцерковном – их наступление шло успешно. По излюбленному