— А хлеб есть? — спросил он.

— Кончился.

— И так сойдет.

Близился вечер, а Монах так и не появился. Мое беспокойство перерастало в тревогу. Что могло произойти? По здравом суждении — все что угодно. Основной вопрос заключался в другом: что конкретно делать мне, если Монах не объявится в ближайшее время? Как быть с Андреем?

Выглядел он не лучшим образом. После обеда он некоторое время бодрился и предлагал идти за Монахом, утверждая, что справится с дюжиной наемников одной левой, а последнего тринадцатого поможет прибить мне, когда уложит своих. Словом, хорохорился вовсю и пытался хохмить, что выглядело слишком натянуто. Думаю, сказывалось действие наркотика и выброс адреналина, даже последствие болевого шока не сразу заставило его умолкнуть. Но постепенно его болтовня становилась все более отрывочной и бессвязной. И вскоре, видимо, сам не заметив как, он погрузился в тревожный поверхностный сон, в котором часто всхлипывал и постанывал, будто маленький мальчик после долгого плача. Тогда он инстинктивно подтягивал к животу изувеченную руку, открывал ненадолго ничего невидящие глаза и опять проваливался в беспокойное беспамятство.

Я подошел к нему и ослабил на двадцать секунд петлю ремня, восстанавливая кровоток, после чего затянул подручный жгут заново. Пристально всмотрелся в лицо Андрея, чувствуя острое чувство вины по отношению к этому большому, по ошибке оказавшемуся здесь ребенку. Хотя, если разобраться, в чем я был перед ним виноват? Он, как ни крути, взрослый человек, а никакой не ребенок. Опытный боец. Егерь, в конце концов. Ходить по краю, каждодневно рисковать своей жизнью, это его работа, которую он для себя выбрал, и никто его не принуждал брать в руки автомат и искать не самой легкой смерти на запутанных улицах старого, полуразрушенного города.

Все верно.

Все так.

Верно ли? Так ли?

Не знаю.

Правда, не знаю. Без обиняков.

Только я был виноват перед ним как-то иначе, авансом, что ли. Как бы ненароком провинился, словно не выучивший урок третьеклассник перед отцом-самодуром. А может, по-другому, не знаю. Но это в любом случае была та обособленная дурь, которая складывала две жизни вместе и надрывала их сначала вдоль, после еще раз складывала и рвала на этот раз до конца и поперек, с хрустом и навсегда.

Знаю одно, что если сейчас приму неверное решение — это его однозначно убьет. Двинемся ли мы вперед, повернем ли назад, достигнем ли мы изначальных целей, уцелею ли при этом я сам — не имеет значения. Если мое решение не будет оптимально выверенным, грамотно продуманным и взвешенным — Андрей с его тяжелой травмой не выкарабкается. И тогда это ляжет на мои плечи грузом неподъемной вины. И потому неподъемной, что я гляжу сейчас на этого здоровяка и полностью осознаю, что какое бы решение я ни принял, так или иначе это приведет его к плачевному финалу. Наверное, сам Андрей тоже прекрасно понимал сложившееся положение вещей и потому еще так рвался в бой, всем своим видом показывая абсолютное безразличие к смерти. И к чужой, и к своей собственной заодно. Такова была его поза, и она пугала, потому что была неестественна.

Я тяжело вздохнул и поглядел на затянутое тучами небо. Несколько раз принималось понемногу накрапывать, но тут же переставало. Видимо, небо иссушило свои запасы влаги за неполные трое суток непрерывного дождя. И теперь ему не хватало сил даже на то, чтобы немного всплакнуть над моей незавидной участью. Если ничего не изменится в ближайшие час-два, придется искать укрытие для нас с Андреем на ночь.

Эх! Где же, черт его подери, Монах?!

Я услышал тихий тройной посвист. Для меня он прозвучал подобно грому среди ясного неба и в то же время волшебной, побуждающей к жизни мелодией. Сначала испуганно встрепенулся и напрягся, прислушался, свист повторился.

— Монах, — одними губами прошептал я и только после этого догадался ответить на условный сигнал.

Монах тут же вышел из-за плиты, некоторое время постоял, издалека посматривая на спящего Андрея. Затем быстрым шагом подошел ко мне и, не говоря ни слова, уселся рядом, прислонился затылком к прохладному бетону и закрыл глаза. Было видно, что он сильно устал — осунулся и посерел. Его острый кадык так резко выпирал из-под пыльной, всклоченной бороды, что казалось, еще чуть-чуть, и он прорвет грязную кожу. Веки на глазах и кончики пальцев на цевье и прикладе автомата нервно подрагивали. Губы заветрелись, будто он отсутствовал не семь часов, а как минимум пару дней бродил по руинам города без воды и пищи.

Я отстегнул от пояса фляжку и протянул ему. Он никак не реагировал, тогда я толкнул его локтем. Монах открыл глаза, оскалил желтые зубы, то ли в усмешке, то ли желая вцепиться мне в горло. Понятно, что это только показалось, но все равно стало как-то неуютно. Он взял фляжку и стал шумно пить.

— Чего так долго? — спросил я.

— Жрать охота, — проигнорировал он мой вопрос.

— Суп из кошки будешь?

— Я буду суп хоть из старого ботинка.

— Только он холодный.

— Все равно.

Я поднялся с места, взял котелок и протянул его Монаху. Он зажал его между колен, ловко вытащил из рукава ложку и принялся жадно хлебать жижу, мясо он брал свободной рукой, отрывал зубами куски и со скрипом жевал.

Ждать, пока он наконец насытится и приступит к рассказу, было мучительно, но я предпочел придерживаться именно этой тактики, не понаслышке зная крутой нрав Монаха. За едой он был подобен здоровенному цепному псу, и не то что отвлекать его разговорами, но и смотреть в рот было себе дороже. Кусать бы, конечно, не стал, но запустить в голову ложкой мог запросто.

Смяв все подчистую, Монах облизал ложку и спрятал ее обратно в рукав, сыто отрыгнул, заметно потеплев при этом чертами. Он подмигнул мне и не замедлил вставить фитиля.

— А костерок-то зря запалил. Мало ли что? — сказал он, впрочем, вполне равнодушно.

— Как бы ты тогда супчику порубал?

— Это так, это верно. Был бы горяченький, цены бы ему не было, но четыре с плюсом ты заработал честно. Спасибо.

— Приходить нужно вовремя, — буркнул я, польщенный высокой оценкой своего скромного кулинарного труда.

— Ты прям как баба, еще немного и пилить начнешь. А может, я тебя начну пялить? Не приголубишь с дороги? А?

— Не лезь, — беззлобно обрубил я, несмотря на то что он переходил допустимые рамки.

— Как Андрюха?

— Сам не видишь? Спит, иногда просыпается и тут же опять засыпает. Тяжело будет дойти до «комитета».

— Как часто ослабляешь ремень?

— Раз в тридцать-сорок минут.

— Нормально.

— Да чего хорошего-то?

— Он парень крепкий. Дойдем куда надо, но тяжело будет.

Я не утерпел и высказал свои старые сомнения: