– За такие деньги… это, должно быть, такая женщина… – задумчиво протянул ещё один из рабочих.

– Можешь поверить, она именно такая, – улыбнулся Катон.

Коренастый вытянул губы:

– Значит, тебе хочется оттрахать чужую жену, и ты желаешь, чтоб мы тебе помогли. Грязное дело, приятель. И с чего бы это нам тебе помогать?

– А с того, что её муж – сборщик податей.

– Чего ж ты раньше не сказал? – Рабочий широко улыбнулся. – Ясное дело, поможем – за тридцать сестерциев.

У Катона сделалось ледяное выражение лица.

– Тридцать? Двадцать пять, не больше.

– Значит, она не такая хорошенькая, раз ты так торгуешься, а?

Тридцать сестерциев – это больше, чем месячный заработок рабочего. Катон нахмурился, словно раздумывая над этой ценой, но в конце концов кивнул:

– Ладно, тридцать. Пятнадцать сейчас, остальное когда я отсюда смоюсь.

– Что ж, солдат, это справедливо.

Он отсчитал половину договорной суммы, после чего коренастый рабочий повернулся к одному из своих товарищей, высокому и тощему, лет пятидесяти.

– Порсин, у тебя та же фигура. Отдай ему свой плащ.

– Сам ему свой отдай, – резко бросил в ответ тощий.

Коренастый повернулся к нему и ткнул коротким, похожим на обрубок пальцем в грудь товарищу:

– Делай то, что я сказал, если понимаешь, что тебе нужнее.

Порсин открыл было рот, чтобы запротестовать, но потом передумал и мрачно кивнул. Расстегнул застёжку, которая стягивала ворот плаща на шее, и отдал плащ Катону, взяв взамен плащ преторианца. Катон набросил плащ работяги на плечи и сморщил нос: от него так и несло мочой.

– Как я понимаю, вы сукновалы.

– Именно так. – Коренастый улыбнулся. – Лучшие в городе. Сукно валяем, тоги чистим. Что ж тут поделаешь, если моча – основной продукт в этом процессе. Могу только посочувствовать, если твоей бабе не слишком понравится, каких ты себе выбрал помощников.

– Придётся рискнуть, – недовольно вздохнув, Катон набросил на голову капюшон плаща. – Ну, пошли, что ли.

Рабочие допили, что у них ещё было в кружках, и встали. Некоторые набросили капюшоны на голову, как это сделал Катон, так что он не будет среди них выделяться. Тощий, которому достался плащ преторианца, натянул его на плечи и пошёл к Макрону и сел рядом с ним спиной ко входу. Макрон налил ему в кружку вина, которое только что принёс и поставил на стол хозяин. Сукновалы направились к выходу, шумно попрощавшись с хозяином заведения. Потом, затолкав Катона в середину группы, вывалились на площадь и направились в узкий переулок, ведущий в сторону Субуры. Это вполне устраивало Катона, и он присоединился к их болтовне, смеялся вместе с ними, если кто-нибудь отпускал грубую шуточку в адрес жены хозяина таверны. И всё это время он бросал по сторонам быстрые взгляды – на двери окрестных домов, на выходы из переулков, ведущих на площадь. Но не замечал никакого движения, если не считать бродячую собаку, перебегавшую от одной кучи отбросов к другой. Катон шёл вместе с этой группой сукновалов, пока они не покинули площадь и не углубились в узкий переулок, затиснутый между обваливающимися стенами древних жилых домов самого бедного района Рима. Потом, когда переулок свернул вбок, он похлопал коренастого по плечу и тихо сказал:

– Тут я с вами расстанусь. – И передал ему остальные пятнадцать сестерциев. – Спасибо вам.

Лицо сукновала едва можно было различить в темноте переулка.

– Передай мой привет этой своей дамочке.

– Непременно.

– А теперь можешь также вернуть мне плащ Порсина.

Катон не очень верил, что этот Порсин когда-нибудь снова увидит свой плащ, если он сейчас отдаст его коренастому.

– Я ещё не закончил свои дела. Я его сам ему верну, когда вернусь в таверну.

– Ну ладно, – тихо ответил сукновал. – Пошли, ребята.

Катон отступил в какой-то арочный дверной проём. Шаги рабочих между тем удалялись, негромко шлёпая по грязи и отбросам, что покрывали мостовую. Он стоял совершенно неподвижно, едва дыша, пока шаги сукновалов не стихли вдали, затерявшись в шумах города: редких криках, тонком плаче голодных детей и стуков оконных ставней. Он подождал ещё, чтобы увериться, что в переулок за ним никто не последовал. В конце концов Катон выбрался из дверного проёма и осторожно направился к улице, где располагалась явка. Невдалеке от нужного дома он снова остановился и подождал, пока не решил, что за входом никто не наблюдает, по крайней мере, извне. Тогда он пересёк улицу и нырнул в узкую дверь.

Лестничную клетку заполнял тухлый запах пота и варёных овощей. Он ступал как можно легче, поднимаясь по деревянной лестнице, но ступени всё равно опасно скрипели у него под ногами. Из-за некоторых дверей доносились приглушённые голоса, из-за одной были слышны неутешные рыдания. Так он поднялся на четвёртый этаж. Тут Катон замедлил ход. Сердце сильно билось от подъёма и напряжения. Сквозь щель в стене пробивался тонкий луч лунного света, чуть рассеивая мрак и давая хоть какое-то освещение. На лестничной площадке не было заметно никакого движения, так что Катон направился прямо к нужной двери и потянулся к замку. И тут же замер.

Его остановил едва слышный звук, словно рукавом задели за дерево. И ещё звук сдерживаемого дыхания. Катон левой рукой вертел замок, а правой потянулся вниз и тихонько вытащил кинжал из спрятанных под плащом ножен. С лестницы выше донёсся топот шагов и шорох ткани. Катон резко развернулся, свободной рукой откинув назад капюшон, и выставил кинжал перед собой, готовый нанести удар. Тут он уловил в лунном свете тусклый блеск стали и понял, что тот, другой, тоже вооружён. Он стоял спиной к свету, так что его лицо было в тени. Он остановился в нескольких шагах от Катона, вне его досягаемости.

– Стой! – прошипел Катон. – Брось нож!

Несколько секунд на площадке царило напряжённое молчание, потом тот человек опустил свой клинок и с лёгким стуком вернул его обратно в ножны. Спустился на две ступени, на площадку и попал в луч лунного света.

– Септимий! – Катон испустил долгий выдох облегчения и опустил плечи. – Ты меня так напугал, что я чуть не обделался!

Агент Нарцисса нервно засмеялся.

– Ты и сам меня напугал ничуть не меньше. Ладно, пошли внутрь.

Когда засветилась масляная лампа, двое мужчин уселись на свёрнутые рулоном постели по обе стороны от бледного пламени. Септимий принёс с собой хлеб и колбасу, они были завёрнуты в тряпку и засунуты в сумку. Он предложил Катону разделить с ним скромную трапезу, и они стали есть, время от времени прерывая беседу.

– Я получил сообщение, что ты хочешь отчитаться о работе, – сказал Септимий, жестом указывая на потайное место под половицами. – Во дворце произошли кое-какие события, о которых, как считает Нарцисс, тебе нужно знать. Поэтому я и сижу здесь. Почти двое суток тебя дожидаюсь.