– Сомневаюсь. Это не такое решение, какое он решился бы принять самостоятельно.

– Значит, ему это кто-то предложил. Скорее всего, Агриппина. Она продвигает своего сынка в наследники трона.

– Так и Нарцисс считает.

– А что Паллас? Он с этим как-то связан?

Септимий минуту молчал, прежде чем ответить.

– Паллас – конфидент императрицы, но при этом он один из ближайших советников Клавдия.

Катон улыбнулся.

– Кажется, тут имеет место конфликт интересов. Я бы так это определил.

– Если только и он тоже не готовит себе тёплое местечко после перемены правления.

– И Нарцисс так полагает?

– Императорский советник видит здесь возможное направление развития событий, которого ему следует опасаться, – осторожно ответил Септимий. – Пока Паллас не предпримет никаких конкретных мер, чтобы э-э-э… ускорить перемену правления, Нарцисс не может открыто выступить против него.

– Однако, можно предположить, он готов действовать против Палласа скрытым образом, если уже не начал так действовать.

– Не мне об этом судить, да и тебе не следует даже думать про такое, – холодно заметил Септимий. – Твоя работа заключается в том, чтобы собирать информацию, а действовать только тогда, когда прикажет Нарцисс. Это понятно?

– Конечно. Тем не менее центурион Макрон и я предпочли бы иметь более широкое представление о сложившейся ситуации. У нас имеются свои причины опасаться твоего хозяина. – Катон чуть наклонился вперёд. – Когда с этим заданием будет покончено, мы с Макроном уедем из Рима, но ты-то останешься здесь. Я бы на твоём месте не слишком связывал своё будущее с делами Нарцисса.

– Тебе не следовало бы такое говорить, Катон. Я предан Нарциссу душой и телом. А это редкое качество в наши дни, уж я-то знаю, – ответил Септимий сухо. – Однако, по крайней мере, некоторые люди всё ещё понимают, что это такое – хранить верность и следовать приказам, не задавая лишних вопросов.

– Ну что ж, по крайней мере, честно сказано. – Катон пожал плечами. – Можешь считать, что это твои похороны.

Септимий уставился на него, и в его глазах замелькали маленькие злые искорки, словно дротики, отражая свет лампы. Потом он опустил взгляд и прокашлялся, а затем заговорил уже менее возвышенным тоном:

– Так что ты намерен делать с Лурконом?

– Пока не имею понятия. Но нам нужно бы притащить его сюда. А потом нужно, чтобы ты убрал его на время из Рима, пока мы не закончим это дело с Синием и его приятелями. Можно такое устроить?

– Ладно, я этим займусь. В конце концов, центурион может получить тихие, спокойные каникулы за счёт империи. Хотя не могу поручиться, что он проведёт их в комфорте. – Септимий некоторое время молчал, потом добавил: – Мне уже пора возвращаться во дворец и сделать отчёт Нарциссу. Теперь я буду приходить сюда каждый день, вечером. У меня такое ощущение, что у нас уже не осталось времени, заговор явно зреет. – Он потянулся и поднялся с места, с кряхтеньем встав на ноги. – Я ухожу первым. Подожди немного, прежде чем уходить, на случай, если за входом кто-то следит.

Он пошёл к двери, тихонько поднял защёлку замка и так же тихо вышел в коридор. Катон расслышал его шаги по лестнице – ступеньки скрипели, – а потом там воцарилась тишина. Он поплотнее закутался во взятый взаймы плащ, сморщив нос от отвращения от мощной вони мочи. И некоторое время тихо сидел, продолжая обдумывать сложившееся положение. Макрон был прав. Это не дело для двух солдат. Они гораздо больше пригодились бы Риму на дальних границах, сражаясь с варварами. Нет, это слишком примитивная мысль, одёрнул он себя. Враги угрожают империи со всех сторон, и противостоять этим опасностям как раз дело любого солдата. Кроме того, Нарцисс обещал наградить их, если они успешно выполнят поставленную им задачу. Эта мысль вернула Катона к воспоминаниям о Юлии.

Он старался не думать о ней, но никак не мог совсем про неё забыть; она постоянно отвлекала его от насущных забот, как непрекращающаяся боль в сердце. В любой момент, как только он позволял своим мыслям свободно разлетаться, они непременно возвращались к Юлии и к тревоге, что ей не окажется места в его будущем. Они не виделись уже больше года. Пока Катон был занят охотой на этого беглого гладиатора, Аякса, а потом застрял в Египте, принимая участие в кампании против нубийцев, Юлия продолжала жить в Риме, наслаждаясь обществом богатых и знатных. Она была юна и красива и, несомненно, должна была привлекать к себе внимание.

Страдания Катона ещё более усилились, когда он припомнил, как она прекрасна и как она полюбила его и подарила ему себя, и душу, и тело в те недолгие месяцы, что они вместе пробыли в Сирии, а потом на Крите. По сути дела, они теперь пробыли в разлуке дольше, чем были вместе, и хотя его чувства к ней ничуть не изменились, скорее наоборот, да ещё и подкреплялись мечтой о скором воссоединении, он не имел представления, остались ли прежними её чувства к нему. Инстинкт говорил ему, что они всё те же, но Катон не очень себе доверял. Эта вроде бы уверенность очень легко могла оказаться всего лишь желанной мечтой. Рациональной частью сознания он понимал, что её привязанность к нему более чем вероятно могла иссякнуть. Что ей теперь до воспоминаний о юном солдате, когда её окружают изысканность и роскошь высокородного общества Рима?

Катон поднёс руку к лицу и провёл пальцами по щеке, как делала она, когда они в первый раз оказались в постели. Он закрыл глаза и заставил себя припомнить все подробности того, что тогда было вокруг них, все звуки и запахи, доносившиеся из маленького садика под сирийским небом, освещённого луной. Он мысленно представил себе Юлию в этом окружении, со всеми деталями и подробностями, какие только мог припомнить, выходя далеко за пределы возможностей, какими пользуется грубая природа, рисуя и вылепливая реальный мир. Потом его пальцы наткнулись на жёсткую вздувшуюся кожу, образовавшуюся на месте шрама, и в душе вспыхнуло чувство отвращения и страха. Катон моргнул и шире открыл глаза. С минуту он глубоко дышал, стараясь успокоиться, потом взял лампу и поднялся на ноги. Поставил лампу обратно на полку и задул её.

Выйдя наружу, на улицу, он огляделся по сторонам, но не заметил никакого движения, так что направился сразу к главной магистрали, сходящей вниз с Виминальского холма. Приблизившись к площади, Катон на секунду остановился, припоминая вход в таверну, где его дожидался Макрон. По обе стороны от него, совсем рядом и на небольшом расстоянии друг от друга, были два переулка, откуда открывался отличный вид на «Винную реку». Катон вышел к таверне из одного из этих переулков, ближайшего ко входу в неё. Держа руку на рукоятке кинжала, он осторожно пробирался вперёд, нащупывая дорогу, придерживаясь рукой за грубую стену и тщательно рассчитывая каждый шаг. Переулок, чуть не доходя до площади, немного заворачивал вбок, и Катон, достигнув этого поворота, задержал дыхание и заглянул за угол. Сперва он ничего не заметил, но потом рассмотрел едва заметное облачко тумана, поднимающееся из-за контрфорса в конце переулка. Оно возникало снова и снова, и Катон понял, что это чьё-то дыхание. С того места, где он остановился, никого видно не было, так что он взял себя в руки и медленно продолжил путь, пока не разглядел профиль человека, наблюдающего через площадь за входом в таверну. Катон застыл в полной неподвижности и стал ждать. Человек наконец пошевелился, сменил положение, что позволило Катону рассмотреть его лицо, хотя б частично. Катон чуть улыбнулся, сразу узнав этого человека.