— Ты не веришь, что это твой ребенок! Теперь ясно, почему ты едва взглянул на него! — Она встала с кресла, и он посторонился, уступая ей дорогу. — Удивительно! Как же я раньше не догадалась.

Вся история вдруг показалась Реджи забавной, и при других обстоятельствах она бы засмеялась. Вот прекрасная месть за его оскорбительное поведение! Но ей сейчас не до шуток. Она была потрясена его неожиданным приездом и еще более неожиданным сомнением в своем отцовстве.

Он повернул ее лицом к себе:

— Неужели в качестве оправдания вы можете преподнести лишь наигранное удивление, мадам? У вас было достаточно времени, чтобы придумать объяснение, почему в день свадьбы ваше платье даже подчеркивало талию. Было бы весьма любопытно услышать эту занимательную историю.

Кобальтовые глаза превратились в узкие щелки. Реджи была вне себя, но ее голос оставался спокойным:

— Любопытно? Вы когда-нибудь слышали о туго зашнурованном корсете? Вы бы поверили? Я ведь раньше не носила таких корсетов.

— Значит, вы признаетесь? — рявкнул он.

— В чем, Николас? Я уже говорила, что у меня была весьма необычная беременность. Я даже начала тревожиться. Женщины на пятом месяце оказывались значительно полнее, чем я на седьмом. Как уверял дядя Джейсон, то же самое было и у моей бабушки. Окружающие не знали о ее беременности, пока ребенок не появлялся на свет. Дядя Джейсон и его братья родились такими же крошечными, как и Томас, а сейчас все очень высокие. И он прав. Томас растет не по дням, а по часам и совершенно нормально развивается. Когда-нибудь он станет таким же высоким и сильным, как его отец. — Реджи замолчала.

Гнев ее немного поутих. Она все ему рассказала, а уж поверит он или нет — дело его.

— Довольно правдоподобная история, любовь моя. Признаюсь, не ожидал.

Реджи в отчаянии покачала головой. До чего же он упрям!

— Если вы не желаете признавать Томаса своим сыном, ради Бога. Мне все равно, — отрезала она.

— Скажи, что он — мой сын! — в бешенстве закричал Николас. — Скажи ясно, безо всяких недомолвок!

— Он — ваш сын.

— Не верю.

— Отлично, — кивнула она. — А теперь извините, у меня стынет обед.

Он удивленно смотрел, как она идет к двери.

— И ты не попытаешься убедить меня? Реджи остановилась. Он казался смущенным, обескураженным, в его глазах читалась слабая надежда. Реджи готова была смягчиться. Но она уже сделала все, что могла. Остальное зависит только от него.

— Зачем? Томасу вы не нужны, у него есть я. А что касается мужского внимания, то в этом недостатка тоже не будет — мои дядюшки в нем души не чают.

— Ну уж нет! — рявкнул Николас. — Я не допущу, чтобы эти самодуры воспитывали моего… — Он не договорил. — Идите обедать!

Реджи вошла в детскую, улыбаясь. Теперь у нее есть над чем поразмыслить.

Николас медленно сел и недовольно поморщился. Его разбудил какой-то необычный шум. Он тряхнул головой, снова лег, но сон уже не шел. И тут он запоздало понял, что плакал ребенок. Может, он голоден?

Николас лежал с открытыми глазами, раздумывая, часто ли ему теперь суждено просыпаться по ночам. Впрочем, завтра он отправит их в Сильверли. А там его комнаты находятся далеко от детской.

Останется ли он в Сильверли? Почему бы и нет? Он не появлялся в загородном доме из-за Мириам. Но она уже сделала все, чтобы настроить Регину против него. Следовательно, худшее уже позади, Мириам больше не сможет причинить ему боль, а до мнения остальных ему нет дела. И никто ему не запретит жить в Сильверли, даже Регина. Это его собственность.

В доме все стихло. Наверное, ребенка уже покормили. Интересно, проснулась ли Регина? Он представил, как она мирно спит в соседней комнате, Возможно, она давно привыкла и ее не будит плач малыша.

Он никогда не видел, как она спит, и не мог этого себе представить. Может, она подложила руку под щеку, как ребенок? А ее волосы? Рассыпались по подушке или спрятаны под ночной чепчик? Николас видел ее черные локоны всегда модно причесанными и завитыми. В чем она спит? Он же ничего о ней не знает, хотя она его жена.

Он имеет право войти в ее комнату, разбудить, заняться с ней любовью. И он желал этого больше всего на свете. Но она уже не та юная, невинная и одновременно чувственная девушка, которая отдалась ему летней ночью. Она с презрением отвергнет его, и он скорее умрет, чем пойдет на такое унижение.

Но… если он тихонько войдет в ее комнату и лишь посмотрит на нее, она ведь ничего не узнает? Николас вскочил с постели, накинул халат и вышел в коридор. Пройдя гостиную, разделявшую их спальни, он остановился у ее двери. В комнате было тихо, в соседней детской кто-то напевал знакомую колыбельную.

Николас уже хотел войти в комнату Регины, но неведомая сила потянула его в детскую. Он ведь до сих пор еще не разглядел малыша, а лучшего момента, чем сейчас, и не придумать.

Он легонько толкнул дверь. Тесс дремала на стуле рядом с детской кроваткой, а в кресле сидела Регина и кормила ребенка.

Эта картина несказанно поразила его. Было не принято, чтобы женщины ее круга сами кормили своих детей. Она сидела вполоборота к нему, склонившись к малышу, и тихо мурлыкала песенку. Ее лицо обрамляли короткие локоны, а остальные волосы падали на спинку кресла плавной волной. На ней был полупрозрачный пеньюар с длинными рукавами, под которым виднелась рубашка, чуть спущенная с одного плеча. Ребенок жадно сосал, его ручонка лежала у соска, как будто удерживая грудь в удобном положении.

Николас зачарованно глядел на мирную картину и чувствовал, как в душе просыпается нежность. Реджи внезапно обернулась, но он продолжал смотреть на нее, не двигаясь с места.

Во взгляде Реджи не было ни удивления, ни гнева, ни враждебности. Казалось, они ласкают друг друга глазами, словно между ними протянулись невидимые нити, соединяющие их души наперекор всему.

Регина первая отвела взгляд:

— Прости, он тебя разбудил.

Николас встрепенулся и торопливо сказал:

— Нет, нет. Я… не ожидал увидеть тебя здесь, — и смущенно добавил:

— Тебе не удалось найти кормилицу?

Реджи улыбнулась:

— Я не искала. Когда Тесс рассказала мне, что моя матушка, презрев традиции, кормила меня сама, я решила делать так же. И нисколько не жалею.

— Наверное, это обременительно?

— Ничуть. Я не хочу расставаться с Томасом, поэтому легко мирюсь с добровольным заточением. Конечно, я теперь почти не устраиваю приемов, но это для меня не такая уж большая потеря.

Ему нечего было ответить, но уходить не хотелось.

— Я никогда не видел мать, кормящую своего ребенка. Ты не возражаешь, если я побуду здесь еще немного? — робко спросил он.