Сурьма, конечно, поймёт сказанное по-своему и будет права: ляпнул-то он и правда совсем не то, что хотел.

— И что? — тут же вскинулась Сурьма. — Раз я девушка, значит, априори трусиха? — она изогнула бровь и с вызовом вздёрнула подбородок.

Всё, теперь уговаривать точно бесполезно! Висмут ещё раз мысленно обозвал себя крепким словом. И мысленно же добавил: «Просто ты для меня дороже всех остальных пробуждающих, маршрутов и графиков вместе взятых, дурочка».

— Ты ошибаешься насчёт меня, — усмехнулась Сурьма, — я не изнеженная барышня, не расстающаяся с нюхательными солями! Я — дипломированная пробуждающая и буду работать по уставу железнодорожных служащих! — она серьёзно сдвинула брови, чтобы Висмут не заметил и тени подобравшегося к её горлу страха. — Не-зверь готов. Я — тоже. А ты?

Висмут ещё пару секунд сверлил её задумчивым взглядом, но потом кивнул и, дав гудок отправления, потянул ручку крана машиниста, отпуская тормоза.

— Интересно, — сменила тему Сурьма, — а что стало с Ваничкой после… после смерти мастера Полония? Как он был без него, бедный? Долго ли прожил? Чем занимался?

— Боюсь, этого мы уже не узнаем, — отозвался Висмут. — Даже если предположить, что мастер взял его в помощники, когда Ванадий был ещё ребёнком, сейчас ему всё равно было бы уже больше ста лет, так что, думаю, умер он уже давно. И, храня тайну мастера, вряд ли оставил после себя какой-то след. Скорее всего, он доживал свой век как можно незаметнее, чтобы случайно не разоблачить легенду Полония.

— Наверно, ты прав, — помолчав, ответила Сурьма. — Тогда мы тем более не должны открывать секрет мастера всему миру. Иначе все жертвы и старания Ванадия будут напрасны.

***

Насчёт грозы Висмут также оказался прав: к обеду всё небо заволокло пепельно-синим покрывалом, а чуть погодя оно начало клубиться и кипеть, сбиваясь в пугающие громады грозовых туч.

— Останавливаемся, — сказал Висмут, — гроза уже совсем близко.

Остановив паровоз, они спустились из будки машиниста. Раскинувшееся вокруг поле, поросшее пушистыми метёлочками каких-то злаков, волновалось под налетающими упругим боком порывами ветра. Золотистые метёлочки стелились к земле под опускающимся всё ниже небом, и по ним, словно по большой воде, волнами прокатывалась зыбь.

Сурьма, пока шла к вагону, окинула беспомощным взглядом золотистую бесконечность, потускневшую под нависающими над нею тучами, плотными и какими-то торжественными, словно праздничный черничный пудинг. Вокруг, сколько хватало глаз, ни одного деревца, способного отвести молнию от госпожи пробуждающей, вздумай гроза пройти совсем уж близко от паровоза.

Висмут этот взгляд заметил и растолковал его верно. Хотел сказать, что в людей (даже в пробуждающих) молния попадает не так уж и часто, но решил не поднимать эту тему: Сурьме страшно, лучше чем-то её отвлечь. Вот только чем?

Первая молния сверкнула в густом ворохе туч в тот момент, когда Сурьма забиралась в вагон по откидной лесенке. Она вздрогнула и моментально отпустила железные поручни, хотя, если вдруг что, то это едва ли помогло бы — лесенка, на которой она стояла, тоже была железной. Однако равновесие из-за этого Сурьма потеряла и упала бы назад, не подхвати её Висмут.

За молнией последовал раскат грома — будто кто-то разорвал над головой огромный лоскут плотной ткани — и Висмут почувствовал, как Сурьма сжалась в его руках. Он поднялся в вагон и поставил её на пол, закрыл дверь. Из-за туч было темно, словно ночью, керосиновый фонарь в коридоре был погашен, поэтому Висмут не мог разобрать лица Сурьмы — видел лишь блеск её глаз, но то, как она дрожит, чувствовал даже стоя в шаге от неё. Она кивнула ему в благодарность и отвернулась, завозившись с замком. Открыв дверь своего купе, замерла на пороге в растерянности.

Висмут смотрел ей в спину и знал, что возненавидит себя за то, что сейчас скажет, потому что её согласие очень усложнит его положение. Сделает ещё больнее. Но он всё-таки сказал:

— Я могу побыть с тобой, если хочешь. Если тебе так будет… спокойнее.

— Я… справлюсь, — неуверенно ответила Сурьма, не оборачиваясь на него.

— Я буду на кухне, если понадоблюсь.

Сурьма притворила дверь купе, но не закрыла её, оставив узкую щель, и с кухни Висмут видел, что свет она зажигать не стала. Он тоже остался в темноте, усевшись так, чтобы не терять из виду коридор и дверную щель.

Празеодим и Рут были в его купе — оттуда доносился монотонный растянутый бубнёж, изредка прерываемый тихими возгласами, из-под двери сочился мягкий свет. Видимо, мальчик читал вслух, а старик время от времени его поправлял.

Дождя ещё не было, и если бы не звуки из купе Празеодима, мир погрузился бы в густую, гудящую на низких частотах тишину. На улице вновь сверкнуло, а потом грохнуло, и Висмут даже с кухни почувствовал, как вздрогнула Сурьма. Отчего-то он точно знал, что она сейчас сидит на полу, прислонившись спиной к кровати, подтянув колени к груди. И ей сейчас очень страшно. Возможно, она уже пожалела о своём решении не пережидать грозу в городе.

В груди болезненно заныла холодная, одинокая пустота. Такая, бывает, остаётся, как дырка от выбитого зуба, если ампутировано что-то важное, и место это ничем иным занять невозможно; оно так и стоит выжженной плешью посреди души, и болит перед непогодой.

«Надо же, как глубоко успело прорасти, — краешком сознания удивился Висмут, — и как я упустил?..»

Чернильно-чёрное время тянулось лениво, неохотно, его движение было практически незаметно — так капает с ложки последняя капля густого мёда: вот она назрела уже и готова сорваться, но всё висит и висит, и непонятно — может, она успела застыть, словно смола?

Вновь сверкнуло, а от громового раската вздрогнул даже Висмут.

К чёрту! Пусть он потом — полминуты спустя — сотню раз об этом пожалеет, но… К чёрту!

Висмут поднялся со стула и подошёл к приоткрытой двери купе, легонько в неё постучал.

Сурьма сидела так, как он и думал: на полу у кровати, обхватив колени. В темноте отчётливо виднелось её побледневшее лицо и лихорадочный блеск глаз, которые сверкнули как-то обиженно, когда Висмут сел рядом, плечом к плечу.

— Думаешь, я настолько трусиха, что не смогу перетерпеть эту грозу самостоятельно?

— Ты сможешь. Я — нет.

Висмут почувствовал, как она улыбнулась ему в ответ неуверенной, ломкой, но благодарной улыбкой.

До следующей вспышки молнии они молчали, будто делали вид, что находятся в разных купе. Но стоило только небесам сверкнуть ослепительным электричеством, Сурьма неосознанно прижалась к руке Висмута, и он обнял её за плечи, словно укрыл крылом. А после