У Надежды перехватило дыхание: на такой машине летал ее Василь. А может, это и есть Василь? Вполне возможно!.. Она еще утром слышала, что для охраны заводы прибыло новое подразделение истребителей. Говорили, что оно прислано с фронта. И, наблюдая, как горячо «ястребок» защищает завод, лелеяла в себе эту счастливую надежду. В самом деле, почему бы для обороны города и не прислать хорошо знакомых с местностью запорожчан!..

Постепенно она так размечталась, что и сама уверилась в том, что это был Василь. И уже никто так страстно не желал победы тому «ястребку», как Надежда, и никто так не радовался, как она, когда он подбил двух «юнкерсов».

Но вот «ястребок» будто споткнулся, дважды клюнул носом, запетлял и вдруг, покрывшись черными облачками, быстро пошел вниз.

— Ой!.. — схватилась за сердце Надежда. Казалось, ее крик заглушил залпы зениток, открывших огонь по вражеским самолетам.

— Что с нею? — испугались в толпе.

— Не ранили ли?

А на заводском дворе уже трещали взрывы. Почти одновременно бахнуло и по рабочему поселку. В небо столбом взмыло пламя.

— Где это? — заволновались люди.

— Заречные горят! — крикнул кто-то с моста.

Ошеломленная гибелью «ястребка», Надя даже не расслышала, что горит, и почему-то инстинктивно оглянулась. Вдали суетились рабочие. Группами и поодиночке бежали они к прокатному. И вдруг над крышей цеха черным буравом завинтился дым. С пронзительным ревом туда промчалась пожарная машина.

— Прокатный горит! Прокатный! — слышались отовсюду тревожные голоса, и живой поток стремительно ринулся в сторону пожара, подхватив с собой и Надежду.

Когда она добежала до цеха, на крыше уже бушевало пламя. Там отчаянно боролась с огнем молодежная команда. На помощь ей, сверкая шлемами, спешили пожарные.

Сначала Надежде показалось, что это Микола раньше всех схватился с огнем, но Микола метался внизу. Вдруг из пламени выскочил Сашко Заречный — она сразу его узнала; кто-то бросился гасить горевшую на нем одежду, но он, схватив новый противопожарный баллон, снова кинулся в огонь.

Благодаря находчивости и отваге молодежной бригады, пожар погасили быстро, и он не причинил большого вреда. Но несколько ребят пострадали, и двое из них очень тяжело.

Когда Надежда возвращалась с пожара, ее догнал взволнованный Микола. Схватил за руку, отвел в сторону и с минуту не знал, с чего начать.

— Пойдем к Саше, — наконец выдавил он с болью.

Надежда насторожилась. Впервые Микоза назвал так ласково Заречного. Он недолюбливал его, ревниво оберегал ее от встречи с Сашком, и она поняла, что произошло несчастье.

— Что с ним?

— В огонь провалился. Ноги покалечил…

— Где же он?

— Отнесли в санчасть.

— Так чего же ты стоишь? Пойдем! — Надежда теперь уже сама тянула его за руку.

Но Микола не торопился, что-то в беспокойстве обдумывая.

— Погоди, Надийка. Давай сначала посоветуемся. Он, кажется, еще будет ходить, а вот мать… уже не сможет.

Надежда только теперь поняла значение того крика с моста: «Заречные горят!» — и ужаснулась. Заречный жил с матерью в рабочем поселке, в деревянном домике. Мать его была в последнее время прикована недугом к постели, не поднималась и, вероятно, осталась в загоревшемся доме.

— Не говори об этом Саше! Слышишь?

— Не могу решить, как лучше. Ведь должен он знать.

— Конечно. Но не сейчас. Скажем ему, когда он выздоровеет.

— Но будет еще хуже, если кто-нибудь невзначай проговорится.

— Нужно всех предупредить, — еще больше заволновалась Надежда. — Слышишь? Всех! Но ему сейчас — ни слова! Умоляю тебя, Коля. Сначала надо его осторожно подготовить. Если хочешь, я возьму это на себя.

— Пойдем, — сказал ей на это Микола.

В приемной медсестра попросила их минутку подождать. Но ждать пришлось долго. Наконец вышла седая женщина — главврач. Миколу впустила сразу, а Надежду деликатно пригласила поговорить. Они были знакомы, уважали друг друга. Врач, сообщив, что состояние больного не угрожающее — «будем надеяться, что он скоро поднимется», — тактично повела разговор по руслу, которое все дальше и дальше уводило от больного.

Все, что говорила главный врач, было интересно Надежде, важно для нее, однако, слушая эту доброжелательную седую женщину, Надежда недоумевала, почему все-таки ее не пускают к больному.

От людей ничего не скроешь, как бы этого ни хотелось. И Сашко Заречный уже давно убедился, что его чувства к Надежде не секрет для посторонних. Да он и сам уже не пытался скрывать их. Он любил ее чистой безответной любовью и ничего не ждал от нее, так как знал, что она никогда не ответит ему взаимностью, не сможет стать его женой. А не любить ее он был не в состоянии. Она была для него звездочкой, которая и на расстоянии светила ему.

«Ты идеалист, Саша!» — смеялись над ним друзья. Особенно любили допекать его этим словом девчата: «Ой, какой же ты, Сашко, идеалист! Разве существует на свете такая преданность? Это только в романах выдумывают!» А сами в душе завидовали той, которая сумела вызвать такое чувство в парне, и втайне мечтали, чтобы и на их пути встретился вот такой же «идеалист», способный так же преданно любить.

После того как Надежда прогнала его на берегу, Заречный ходил сам не свой. Горькая обида долго растравляла рапу. Но постепенно он успокоился и винил во всем только себя. Подумалось, что уж слишком он навязывается ей, что таким неотступным, преследованием только причиняет боль своей любимой, и стал избегать встреч с нею.

Но, всячески избегая встреч, он по-прежнему не переставал заботиться о ней. И когда в первую тревожную ночь рядом с цехом, в котором дежурила Надежда, взорвалась бомба, никто так отчаянно не помчался к месту взрыва, как Заречный. И причиной болезни Лебедя, которого Сашко ненавидел за то, что тот приставал к Надежде, был не кто другой, как он, Сашко. В ту ночь, еще до налета, случайно натолкнувшись возле затемненного цеха на Лебедя, он слышал, как тот умолял Надежду идти вместе с ним домой, — и у него помутилось в глазах. И никто не знает, что именно он, этот смирный и исключительно вежливый парень, подкараулив Лебедя около проходной, так сцепился с ним, что тот угодил в траншею.

Стараясь не докучать Надежде даже случайными встречами, Заречный настойчиво просился у Морозова на фронт. Тыловая жизнь ему, так же как и Миколе, казалась нестерпимой, а теперь оставаться в тылу для него было просто невыносимо. Морозов не отпускал Заречного: такие, как он, и на заводе были нужны. Но Заречный настаивал. Написал об этом он и Василю. Написал тепло, как другу детства, искренне, ничего не тая. Чтобы окончательно отрезать себе все пути, признался Василю