Я плыл с ним, чтобы разгадать тайну, но получил лишь новую загадку. Я был всего лишь одним из его канаков. Но я был белым человеком и чувствовал, что Джек задолжал мне разгадку. А теперь он умирает, и, пока не поздно, я хочу услышать объяснение.

Приказав одному из канаков встать за штурвал, я подошел к Льюису. Мне не доводилось видеть смерть, как ее видел мой отец: он-то был на войне, и, покуда «Кристиан Восьмой» шел ко дну, вокруг него гибли люди. Я видел, как люди выпадают за борт, исчезают в море, но это другое. Они просто исчезали в волнах и начинали, уже невидимые, свой одинокий путь в глубины. Они не умирали на моих глазах. Просто исчезали из поля зрения.

И вот теперь Джек Льюис должен умереть. Я был в этом уверен, как был уверен и в том, что в этот миг, лежа на палубе, он являет собой статую бога, сброшенную с пьедестала. Сейчас статуя расколется, а внутри обнаружится голый человек. Он был Джеймсом Куком в бухте Кеалакекуа. Рана кровоточила, и через мгновение он совершит ту же глупость, что и Кук.

Джек Льюис уставился на меня, и я понял, что ошибся. Он был повержен, но оставался богом. Во взгляде его не было страха, и я не знаю, почему думал, что увижу именно страх. Почему не печаль из-за того, с чем приходится прощаться, почему не сожаление о том, чего не успел? Почему не ярость?

Я видел, как капитан потерял самообладание, когда пришлось использовать драгоценные жемчужины вместо пуль. Не так ли он воспримет и смерть? Как утрату жемчужины?

Я был молод и не думал о смерти. Может ли быть, что чувства, пробуждаемые мыслями о смерти, являются предвестниками тех чувств, что будешь испытывать, когда она явится за тобой?

Теперь мне предстояло это узнать.

— Принеси виски.

Джеку приходилось сглатывать между словами, но в голосе чувствовалась прежняя властность.

Бессильной рукой он похлопал по палубе, словно приглашая меня в последний раз выпить в своей каюте.

— И Джима.

Я уставился на него.

— Ты оглох?

В растерянности я затряс головой, а потом, следуя приказу, спустился в каюту. Я вынул ужасную голову из свертка и поместил ее рядом с Джеком. Затем открыл бутылку и плеснул виски себе на руку. Я никогда не имел дела с огнестрельным ранением, но полагал, что рану следует промыть алкоголем.

— Что ты делаешь? — прорычал Льюис.

— Хочу промыть рану.

— Рану? — воскликнул он. — Рана пить не хочет. А я хочу. Принеси два стакана.

Когда я вернулся со стаканами, Джек Льюис лежал, испытующе уставившись на Джима, словно только что задал ему вопрос и теперь ждал ответа.

Канаки словно примерзли к палубе. Тот, что нес вахту, выпустил штурвал. Я прокричал ему приказ, и он вернулся на место, но все время оборачивался. Он искал взглядом не своего умирающего капитана, а голову в его руках.

— Разумно ли это? — спросил я у Джека.

— Не лезь не в свое дело. — В голосе его звучала насмешка. — Конечно, глупо показывать мумифицированную голову толпе каннибалов, в которых только что пробудили жажду крови. Но меня скоро не станет, так что проблема твоя, не моя.

В груди у него заклокотало, и он обнажил зубы в гримасе, напоминавшей улыбку.

— Наполни-ка стаканы. И давай выпьем за продолжение нашего путешествия. Мое ведет в неизвестность. Твое превратит тебя в новоиспеченного капитана каннибальского судна.

Я налил и протянул ему виски, но у него не было сил поднять стакан. Пришлось поддержать ему голову и поднести стакан к губам. Он опорожнил его со стоном — то ли боли, то ли наслаждения — непонятно.

— Свободные люди, — сказал я. — Расскажи мне о свободных людях.

— Свободные люди — то же, что Джим.

— То есть товар.

— Да, — ответил Джек Льюис, и в глазах его появилось отсутствующее выражение, словно разговор наш был ему неинтересен, а путешествие в неизвестность уже началось.

Я почувствовал, что надо спешить:

— Но в чем заключалась сделка?

— Песчинки, — прошептал он. — Камешки. Детские игрушки.

Его голова склонилась набок, он закрыл глаза, словно уснув. На секунду я испугался, что он умер. Но тут Льюис снова открыл глаза и посмотрел на меня:

— Мы презираем туземцев, потому что они падки до стеклянных шариков. Не знаю, что они думают о нас, охотно убивающих за песчинки, которые потревоженный моллюск запаковывает в свои богатые кальцием отходы.

— А что взамен жемчужин?

— Я заплатил свободными людьми.

— То есть они не были свободными людьми. Они были твоими пленниками.

— Нет, — сказал Льюис и покачал головой, из его простреленной груди вновь донеслось клокотанье. — Ты все еще не понял. Они не были моими пленниками. Они были моими учениками.

— Ты прав. Я все еще не понял. По-моему, ты лжешь.

— Послушай-ка.

Джек так и лежал, прижав одну щеку к палубе. Он покосился на меня, в глазах его было насмешливое выражение, которое в моей голове никак не вязалось с образом умирающего.

— У дикарей нет понятия свободы. Они свободны, но сами этого не знают. Им надо потерять свободу, чтобы научиться ее ценить.

— И ты запер их в трюме.

Джек снова скорчил гримасу, но изображала ли эта гримаса отвращение к моей тупости, или же он снова пытался улыбнуться, было неясно.

— Нет, я не запирал их в трюме. Всего лишь отдал их в руки их собственных страхов. Мое дело было лишить их дневного света, а уж в темноте они сами рисовали себе всевозможные картины ужасной судьбы, которая их ждет. Когда я открыл люки и впустил в трюм дневной свет, их образование завершилось. Они тут же поняли, что такое свобода, и ухватились за нее.

— А при чем тут жемчужины?

— Ответ находится на «Утренней звезде», — сказал Льюис. — «Утренняя звезда» — рабовладельческое судно. Оно налетело на риф, и рабы в трюме подняли бунт, убили членов команды и колонизировали остров, до тех пор необитаемый. Среди них были и женщины, и дети, так что они и не заметили, что остров необитаем. Им достался в подарок целый мир, новый мир, где они могли начать жизнь сначала. В раю им не хватало лишь одного, и тут появляюсь я.

Его лицо просияло, и я понял, зачем он решил со мной всем этим поделиться. Джек Льюис гордился своими подлостями и не мог вынести мысли о том, что умрет, не оставив им свидетеля. Он всю свою жизнь превратил в тайну, однако ему нужен был посвященный, чтобы во всех подробностях свидетельствовать о преступлении, которое сам Джек считал окончательным доказательством — о да! — даже не своего хитроумия, а, скорее, своего уникального знания человеческой природы.

В торжестве он стал уродливым, и мои глаза принялись искать Джеймса Кука, с его растянутыми ноздрями и зашитыми веками. Джеку Льюису я предпочел это чудовищно искаженное лицо. И все же мне пришлось продолжить расспросы, хоть я и чувствовал, что даже слушатель иногда может стать соучастником. Однако остановиться не мог. Мне надо было узнать тайну «свободных людей».