Шюман кивнул:

– Именно об этом я хотел поговорить с тобой.

Анника приподняла брови.

– Я хотел бы на время освободить тебя от обычной работы, чтобы ты занималась исключительно Виолой Сёдерланд, – сказал он.

Анника Бенгтзон посмотрела на него:

– Ты имеешь в виду найти? Живой? С целью доказать твою правоту?

Он, конечно, никогда не выразился бы столь прямо, но…

– Самому тебе так и не удалось добраться до нее тогда, когда все случилось, но, по-твоему, я смогу сделать это? Сегодня? Восемнадцать лет спустя?

Шюман и сам понимал, что его задание выглядит немного… трудным.

Анника повернулась к председателю правления:

– А как тебе нравится его идея?

– Пожалуй, стоит попробовать.

Ее глаза опасно сузились. Веннергрен посмотрел на часы и заерзал на стуле.

– То есть, по-твоему, нормально использовать ресурсы газеты таким образом? – спросила она.

Шюман почувствовал, что его сердце на грани остановки. Альберт Веннергрен улыбнулся немного неуверенно, ударил руками по подлокотникам и поднялся.

– Мне жаль, – сказал он, – но у меня назначена встреча, поэтому я должен бежать. – Он посмотрел на Шюмана: – Мы сможем скоординировать наши действия ближе к вечеру? – А потом повернулся к Аннике Бенгтзон: – Я так много слышал о тебе, было приятно встретиться лично.

Она поднялась, пожала его руку, хотя и выглядела удивленной.

Шюман закрыл лицо ладонями.

Анника посмотрела на главного редактора и попыталась понять, что, собственно, происходит. Он выглядел жалко с взъерошенными волосами, небритый и, если она не ошиблась, одетый точно как вчера.

– Что Веннергрен здесь делал? – поинтересовалась она. – Чокнутый блогер – вряд ли ведь вопрос правления?

Шюман тяжело вздохнул и откинулся на спинку офисного кресла.

– Собственно, мы планировали сообщить о моем уходе с поста главного редактора в пятницу, но в сложившейся ситуации это невозможно, – сказал он. – Тогда плебс посчитает, что они победили, и это станет моим некрологом. Я вроде как ушел из-за обвинений в блоге…

– А почему ты должен уходить? Тебе же еще много лет до пенсии?

– Я решил, что больше не могу, – признался Шюман и закрыл глаза.

Она посмотрела на него – дышит тяжело, рубашка несвежая. Он являлся главным редактором самого крупного медийного органа Швеции (по крайней мере, с точки зрения бумажного тиража). И обладал огромной властью, но и она не обеспечила ему иммунитет от собственного оружия. Наоборот, пожалуй, и ей уже приходилось видеть подобное множество раз: журналисты становились самой уязвимой профессиональной группой из всех существующих, когда дело касалось «публичной порки», и чем круче считался репортер, тем более незащищенным он оказывался. Любая попытка критиковать критика заканчивалась негодующими воплями. А обвинить главного редактора в подтасовке данных было в тысячу раз хуже, чем политиков или директоров банков.

Она обеспокоенно поерзала на месте. Он хотел использовать ее в качестве инструмента, способного отмыть его добела, и правление явно одобрило эту затею. Если подумать как следует, такой ход, пожалуй, выглядел разумным, его позорная отставка нанесла бы непоправимый урон репутации «Квельспрессен».

Анника взяла себя в руки.

– Я видела твой документальный фильм дважды, – сказала она. – Сначала, когда его показывали по «Телевидению Швеции», тогда я была еще девчонкой, и второй раз на факультете журналистики. У тебя есть копия?

Шюман вздохнул снова.

– К сожалению, – сказал он, – я искал, но не нашел ее.

Анника подождала немного, но он ничего больше не добавил. В конце концов она поднялась и принесла ручку с его стола и несколько листов бумаги из принтера, разложила их на кофейном столике и села на край дивана.

– Мы пойдем с самого начала, – сказала она. – В той передаче ты утверждал, – что Виола Сёдерланд исчезла добровольно, не так ли? Почему ты сделал такой вывод? Мне нужна каждая деталь.

Шюман неприязненно передернул плечами.

– «Утверждал» – это слишком сильно сказано…

Она подождала с ручкой, зависшей над бумагой, решила набраться терпения.

– Все было неслыханно хорошо спланировано, – продолжил он наконец. – Виола готовила свое бегство по меньшей мере год.

– Откуда ты это знаешь?

– За год до исчезновения она поменяла имя и фамилию таким образом, что и старые имя и фамилия сохранились в новом документе. Виола Сёдерланд превратилась в Харриет Юханссон.

Она записала Виола Сёдерланд – Харриет Юханссон.

– Это же могло быть совпадением?

Шюман покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Она воспользовалась новым именем. Помимо прочего, купила для себя лично, как Харриет Юханссон, подержанный автомобиль у одного мужчины из Шерхольмена. Расплатилась наличными и обещала прислать по почте документы об изменении владельца, но так этого и не исполнила. А значит, ее покупку и не зарегистрировали, старый владелец по-прежнему остался таковым во всех регистрах…

Анника сделала пометку для себя.

– Этого я не помню. Сей господин участвовал в фильме?

Андерс Шюман почесал подбородок:

– Я встречался с ним трижды, и он раз за разом подтверждал свой рассказ. Однако не пожелал сниматься. Актер зачитал его рассказ.

У нее все похолодело внутри.

– Актер? Вы использовали актеров в документальном фильме?

Боже праведный, только бы «Свет истины» не узнал об этом!

– Мы снимали его исключительно сзади, и он читал у нас текст за кадром, так что мы никого не обманывали.

Неужели?

– У тебя есть имя продавца?

Он вздохнул:

– Да, где-то записано. Я могу отыскать его. И прислать тебе по имейлу.

Она посмотрела на него. Его глаза покраснели.

– А еще что? – спросила она.

– Она написала заявление об утере паспорта тогда же, когда поменяла имя. Поэтому его так и не уничтожили, а когда она получила новый, в ее распоряжении оказались два документа. Старый выглядел действующим, если не проверять его через шведский полицейский регистр…

Анника сделала очередную пометку на бумаге и посмотрела на Шюмана. Он опять почесал бороду.

– Она прокатилась на Каймановы острова за три недели до своего исчезновения. Целью было привести домой большую сумму в американских долларах наличными.

– И откуда нам это известно?

– В ее паспорте остались штампы.