Про Голованова рассказывал Егору вчера торговец, его сосед из Уральского, Федор Кузьмич Барабанов.

— Гаврюшку бы утвердить в должности, выбрать старосту и помощников, начальника полиции, охрану везде поставить и порядок навести! Вот что люди говорят. На Желтуге даже свои деньги были выпущены.

— Да, народу много, и порядок нужен. Ладно, что меня самого пустили. И так тесно. Со временем уйду наверх, там лучше. Да вот Василий не хочет.

Сын с обидой глянул на отца небольшими голубыми глазами. Ничего подобного Ваське в голову не приходило, и он слышать этого не желал.

— Тут старосту ли, — заговорил матрос, — старшину ли, голову — никто слушать не будет, и так всем надоело. Назвать по-другому надо! Политическое, громкое название дать…

— Это верно, — сказал Сашка.

— А как бы, к примеру? — спросил Пахом.

— Президент! Вот это подействует!

— Это и у нас все говорят, мол, президента!

— Выберем и так назовем! А как ты сам, Егор?

— Да, может, так лучше…

— Ну, слава богу! — сказал Пахом. — А люди боятся, что ты не согласишься. А мучки-то дашь? Ну, слава богу!

— А кто это Дуняша? — спросила Катя, когда гости уехали.

Уши у Васьки стали красные. «Это от солнца!» — подумала Катя и заглянула ему в лицо. Васька все гуще краснел и, кажется, не мог ничего придумать, чтобы ответить.

А на бугре, черный от собственной тепи, сидел Налим. Он не сводил глаз с Катерины. Васька отдал тачку Кате и поднялся к нему.

— Тебе табаку, Налим? — спросил он.

Вася высыпал из кисета весь табак в пригоршню старателя.

— Тут у вас весело, — сказал Налим. — Она кто тебе? — кивнул он на Катю.

— Жена.

Налим взял табак и ушел.

Ваське легко работалось подле Катерины. Она подымала пески, валила их в тачку, а он катил. Или он набрасывал пески и вез, а она мыла. Или она везла, а он мыл. Сегодня, кажется, слова не сказали друг другу, а все было понятно и хорошо. Пока Катя не помянула про Дуняшу.

День был очень длинный, и солнце еще стояло высоко, когда Катька разглядела лодку на реке.

— Вон опять к нам славный дядюшка едет!

Сашка зло посмотрел на нее. К ней все быстро привыкли, как и к Федосеичу, словно они были своими в семье и в артели.

— Еще дите! Дура! — ругался китаец.

— Хи-хи-хи… — сдавленно отозвалась она.

— Че славный? Чем славный?

— А че плохой? — спросила Таня, заступаясь более за Катьку, чем за Советника.

— А че, хороший? Шибко-то ученый? Шибко барин? Живи в городе, бери взятки, сладко кушай. А че он пришел сюда? Золото мыть? Его откуда-то гоняли… Нос красный, больной, морда как у кота! Здорово! — хлопнул он подошедшего Советника по плечу и хитро улыбнулся. — Че приехал? Давно не видались? Вчера был и сегодня приехал? Егора надо? Егору нету! Сиди! Гостем будешь… Кушать нету…

«Хитрый у нас Сашка! Взъелся за что-то на славного человека!» — подумала Татьяна.

— Дозвольте обеспокоить, Егор Кондратьевич! — над разрезом появилась косматая голова Гаврюшки.

Егор вылез из начатой штольни весь в желтой глине.

— Видал нашего императора? Он как греческий царь, который сам пас скот! — сказал Студент, появляясь подле Гаврюшки.

— Городские ехали на прииск, — сказал Гаврюшка, — я их не пустил.

— Городских надо поменьше, — согласился Егор, — но от них не избавишься все равно.

— Да, уж лучше кобылку. Кто в нашем деле собаку съел. Китайцы едут на прииск. Я задержал. Как быть? Пускать? Они лопочут, мол, моя по-русски не понимает. Кто они? Как я их разберу?

Егор позвал Сашку.

— Конечно, пускать! — сказал тот.

— А ты пошли Гавриле в помощь своего человека, — предложил Егор.

Сашка что-то крикнул. Из-под берега пришел китаец с лотком, который ездил за доктором.

— Ты по-русски тунда? — спросил его Гаврюшка.

— Тупда! — улыбнулся лотошник.

— Он поедет, — сказал Сашка.

— Квитанция есть — работа есть. Квитанция нет — хунхуз, ходи обратно! — сказал лотошник.

— Еще вам донос, — тихо продолжал Гаврюгака, — и по имени меня не зовите при чужих. Кличка «Пристав», как я приставлен к охране. Голованов проехал. Он не признался, и я его не спросил. Будто не знаю.

— Как же ты узнал?

— По обхождению заметно. А на кампанию я сам приеду. Еще будут доносы к вашему степенству!

— Слушай, Камбала, у меня на той стороне ружье украли. Ты умеешь находить. Найди! — просил Сашку какой-то человек в лаптях и в белой свитке.

— Как найди! Я откуда знаю, кто украл! Иди, иди! Работать не мешай! Я не знаю, кто украл… Эй, стоп… Погоди…

Сашка потер лицо и нос жесткой ладонью.

— Попадется — найду!.. А откуда я знаю!

— Вы откуда приехали? — спросил Студент у просителя.

— Мы три года как пришли пароходом по Суэцу! Нас поселили на Уссуре. Курские мы… К тебе, Камбала!

Егор замечал, что на Силинской стороне никто не знал настоящего имени Сашки. Все его звали Камбалой.

— Мы ведь знаем, что ты умеешь находить! В долгу не останемся…

— Егор Кондратьевнч! — подошел высокий гладкий мужик со светлыми, как лен, волосами. В руках у него бутыль, оплетенная прутьями. — Спиртняжки вам! В подарочек! Мы слыхали, вы тут резиденцию хотите строить? Хорошее место. Надобен плант и можно раскинуть целую плантацию.

— Легок ты, Андрей, на помине! — сказал Василий.

Перед Егором стоял Андрей Городилов, знаменитый контрабандист, который еще парнишкой возил спирт по деревням. Надо было уничтожать спирт. А он принес Егору в подарок!

«Но откуда он взял, что будем строить тут резиденцию? — подумал Егор. — С похвалами и подношениями тут работать не дадут, надо уходить выше, на неоткрытые места к тем страшным бабам, где нашел я в позапрошлом году самородки».

— Уж вы работник первеющий! — говорил Андрей, когда все выпили за столом. — Только зачем вам так стараться, мы бы от общества намыли вам. Десятую часть дал бы каждый! Зачем свои годы тревожите, мне даже обидно! Мы ведь все почитаем вас, как отца родного. Еще мой отец ставил вас всегда в пример, Егор Кондратьевич. Пусть молодые трудятся…

— Кто мы? — спросил Сашка.

— Обчество… Должно сложиться и всю выгоду лично вам предоставить! Наградные! И пенсион от приискателей! Я бы сказал на сходке. И заключили бы контракт.

«Уговаривают принять пенсион и не работать. Что значит не работать? — подумал Егор. — Уйти с прииска? Оставить все им? Хотят дать мне награду за открытие, почет и только бы убрался…»