— Тогда я здесь! А ты, Родион?

— Как Егор Кондратьевич?

— Места и тебе хватит. Стало бы силы, да тут тысяче людей на годы работы.

Пришлось работу бросить и забой оставить. Вытащили бутарку на берег и пошли все наверх. У Катерины уха кипела белым весенним ключом.

— Чья находка-то?

— Поздравляем! Уж обкрутил сына! Что же, видно, здесь взяли!

Мужики обнимали Катю, как свою.

— Да еще не венчаны. Тут же сыграли бы, да без попа…

— А что вон там за народ?

— Верно! Что такое? Дерутся?

— Это выборы сегодня обсуждают.

— А я думал, молебен на той стороне.

— А что же ты не идешь, ведь тебя должны выбрать?

— Нет, тут не так!

— Выборы? — Спирька даже крякнул, словно от испуга.

— Ты что?

— У нас строй правительства невыбранный? — строго спросил оп.

— Мало важности, — ответил Родион. — И так могут нас выслать пожизненно.

— Это не впервой!

— А мы спирта привезли, — сказал Родион, — продуктов. Знали, что ты здесь, и на твою долю! Жаль, Иван оставил нас… Эх, Ванча, был друг! Стал миллионер, пароходчик, банк хочет открыть, к французам поехал. А когда-то к Спирьке в зятья набивался! Был бы ты, Спирька, миллионер! Завел бы свой дом в Петербурге, как Иван.

— А какое на той стороне золото? — спросил Спиридон.

— Да такое же! — ответил Егор. — Так редко бывает, чтобы на обоих берегах одинаковое содержание.

Он сказал, что народ стал быстро теперь переселяться на Кузнецовскую сторону.

Наскоро поели и поблагодарили Катю.

— А кого выбирают? — спросил Родион.

— Кого придется…

— Хм! Американское правительство! — с презрением заметил Спирька.

— Мы поедем на выборы! — сказал Родион. — Оружье брать?

— Не на охоту, зачем оружие? Возьми револьвер, — посоветовал Спирька.

— Сват, посиди… — попросил Егор.

— Не-ет, сват!

Егору хотелось узнать, что в Тамбовке, что дома, на Амуре.

— Да и тебе бы надо быть на выборах-то. А то змею выберут, — сказал Спирька. — Я понимаю. Ты из гордости. Желать надо, чтобы поклонились.

— Это верно! — согласился Родион.

— Нельзя работу бросить.

— Но и нельзя Калифорнию разводить! Что же это за безобразие! Как будто не рядом Сахалин. На эти же шалаши вам всем решетки приладят. И тайги в тайге не увидишь! А как тут содержание? — поинтересовался Спирька.

— Шло!

— От добра добра не ищут! — сказал Федя.

— А может, там тебя ждут? — спросил Родион.

— Тебя бы и я признал президентом… — сказал Спирька. — А мои родичи там?

— Там!

— Они безмолвные. Сделать могут все, а сказать не умеют. И объяснить ничего не могут. Как рыбы. Я сам таких выбрал. Мне миллион не надо.

— Я туда не просился.

«Че-то они обидели нашего Егорушку!» — подумал Родион.

— А говорят, у вас подкупали выборщиков и платили хорошо… Кому рублем, кому спиртом!

— А кому языком! Кайлом ли! — добавил Родион.

Тамбовцы оставили груженые лодки и отправились все вместе на выборы на лодке матроса.

Егор знал, что если бы он забрал дело в свои руки, то порядок установился бы. Ему не приходилось еще управляться с кобылкой. Но и свой брат, мужик, и приискательская кобылка — все люди. Егор не боялся ничего людского, хотя и знал, что осторожность нужна.

Решимость нужна против отпетых, буйных, кто не посчитается с порядком. Без хорошего кулака общество не защитить. Но Егор знал, что варнаков тут немного. Сошлись амурские крестьяне.

Не бывало еще дела своего или общественного, которого Егор бы не постиг.

Узнавая о том, какие события происходят в мире, он понимал, в чем их причина, жизнь мира не оставалась для него туманом, в котором ничего не видно и от которого только отмахнуться.

Он понимал, что должен взять прииск в свои руки не только потому, что открыл его. Тут много непорядков, и кое-кто в мутной воде норовит поймать рыбку.

Только добиваться, спорить, доказывать свое умение и свое право Егор не желал.

Теперь при всяких выборах люди выставляли себя по пословице: «Сам себя не похвалишь». Торгующие на самом деле были классом чуждым. «Классом», — как говорил Студент. Недаром Катька рот открыла, слушая его.

Егор не желал хвалиться. Народ должен сам видеть. Если же собрались хватать, рвать или косым боком протиснуться вперед соседа и жить в ползакона, то исполать… Каждый получает то, что хочет! Егор работник и не пропадет. И будет работать в забое, с кайлой, и станет мыть на бутарке. И не обидится, своя работа — хорошее дело! Не честь, а тягость возьмешь на себя, приняв управление обществом.

Егор не поехал на сход. Если надо — придут и поклонятся!

Если не выберут, то Егор позаботится о семье и своих сельчанах. «И я не простак! Пусть попросят». Егор еще покажет, что не очень-то нужна ему атаманская должность… «И так лучше, скорей обо мне вспомнят, когда не приду!» — решил Егор.

— А Татьяна где? — спросил он Катерину.

— На выборах! И Ксенька там. Все с мужьями поехали. Отец там.

— Ксенька?

— Как же! Ксенька все мужа седне учила, как и че сказать… Она везде суется. Все спрашивает меня, мол, ты им кто… Дочь, мол, или кто еще… Племянница…

— Окончилась война, — говорил Студент, идя между пеньков с Василием, — и взгляд общества на народ сразу переменился. Философы забыли, как общество кричало: «Ах, наш солдатик, ах, герой! Ах, Шипка, герои Шипки — Шейново, воины-освободители!» А теперь учат и пишут: народ — хам! Простой народ не способен к развитию. Природные рабы — славяне. Это мы с вами, Василий! Какой-нибудь выродок говорит, что мы — плебеи. Между тем у людей, которые трудятся, у людей всех народов нет и не может быть вражды друг к другу… И здесь, на Дальнем Востоке, я наблюдаю поражающие меня явления, подтверждающие всю верность современной социологии, которая прежде мало меня трогала. Мне казалось, что развитие нашего парода произойдет в далеком будущем. Я не считал народ способным на организованные и сознательные действия.

Набегал легкий душный ветерок, проносясь над рекой вдоль долины вверх по горам, заполаскивая листву на еще не закрытых тяжелых ветвях берез.

Двое мальчишек прилаживали на березе берестяную чумашку для стекающего из надреза сока.

Между пеньков двигалась и шумела разноцветная праздничная толпа. У ключа играли на гармони.