Я снова еду в Кали к Хильберто, поскольку он уверен, что мой телефон прослушивается и за мной постоянно следят. Сообщаю, что у меня для него две новости: одна – хорошая, а вторая – плохая. Вторая – Гонсало поблагодарил за предложение, но сырья ему хватит еще до 3000 года.

– Так, значит, он велел сказать, чтобы я убирался к черту… И сделал вид, что сотрудничает с «пайсас», а не со мной, верно? Уверен, он назвал меня уродом, потому что я не состою в «MAS»… Как долго вы беседовали?

Отвечаю: около четверти часа, потому что El Mexicano был очень зянят. Хильберто восклицает:

– Не лги мне, моя королева. Не поверю ни за что. С таким кладезем информации, как ты, он точно проговорил как минимум три часа, даже если очень спешил! Никто не говорит с тобой всего лишь пятнадцать минут! Что еще он сказал?

– Ну, сказал, что прекрасно понимает вашу с Мигелем либеральность при убийстве коммунистов и уважает идеологические различия… Что ты, ты удивительный человек, сам понимаешь, что это значит… Но ему очень жаль передавать это через такую принцессу, как я. Однако хорошая новость – Луис Карлос Сармьенто не против, чтобы твои аптеки стали клиентами его банков! Я рассказала ему, что ты всегда выплачивал государственной казне все до последнего сентаво, и не из патриотических соображений, правда? Это очень понравилось ему как главному налогоплательщику страны. Моя скромная теория: чем больше магнатов платят реальные налоги, тем меньше будет их налоговое бремя. Однако проблема в том, что помимо вас, богатейших мужчин Колумбии, остальные, услышав это, завопят: «Изыди, Сатана!» – Сармьенто попросил передать, что примет тебя, когда тебе будет удобно.

– Ты действительно чудо-женщина! О такой невесте, наверное, можно только мечтать! Нет-нет, не невеста, ты рождена для более важных вещей, любовь моя!

– Да, я родилась, чтобы быть ангелом-хранителем, делая одолжения и не прося ничего взамен, а не для того, чтобы заниматься сырьевым бизнесом, Хильберто. Я прекрасно осознаю, что никто не может хранить два миллиарда долларов в одном-единственном банке. Сейчас, когда ты на правильном пути, не вздумай связываться с «MAS» и моими друзьями «пайсас», никогда.

Чтобы отпраздновать сделку, мы идем танцевать на дискотеку «Мигель». Этой ночью Хильберто очень много пьет. Замечаю, алкоголь его преображает: он полностью теряет контроль над собой. Вернувшись в «Интерконтиненталь», Родригес настаивает на том, чтобы проводить меня до номера, я чувствую себя ужасно неловко, пока мы идем по вестибюлю, потому что все в Кали знают его и вся страна знает меня. Когда мы подходим к двери, он снова и снова пытается открыть ее сам, подталкивая меня внутрь. Дальнейшие события войдут в историю. Черные бандерильи, которыми пытались тыкать в Пабло Эскобара, спровоцировали Троянскую войну.

Несколько дней спустя Хильберто приезжает в Боготу, извиняясь за произошедшее, говоря, что ничего не помнит. Я, в свою очередь, подыгрываю ему, отвечая, что, слава богу, тоже абсолютно ничего не помню. Однако это неправда. Я, как савант[121], запоминаю даже самые незначительные события. В доказательство того, что я очень важна для него, Хильберто хочет взять меня с собой в Панаму, на встречу с экс-президентом Альфонсо Лопесом, спросив, знаю ли я его.

– Конечно. В двадцать два года Хулио Марио Санто Доминго уже усаживал меня за главный стол на предвыборной кампании с президентами Лопесом и Турбаем. А поскольку Пабло Эскобар тоже располагал меня за почетным столом на двух форумах по борьбе с экстрадицией, которые ты успешно пропустил, думаю, я идеальный вариант, чтобы сохранить эту встречу в тайне.

В Панаме я познакомилась с управляющими компаний Хильберто и его партнерами. Кажется, он созвал всех на этот конклав, нет только Альфонсо Лопеса Микельсена. Одна половина – десяток мужчин из среднего класса, а другие, кажется, эксперты по бухгалтерии и финансам. Я постоянно думаю: в окружении Пабло всегда говорят о политике, а люди, окружающие Хильберто, обсуждают только деловые вопросы. Последнее, что могло бы прийти мне в голову, – он пригласил их, чтобы выставить меня напоказ. Но точно знаю: вернувшись в Боготу четыре дня спустя, я вернусь к началу истории, которая станет преследовать меня следующие двадцать лет и будет стоить мне карьеры.

В мое отсутствие в студию «Хорхе Барон ТВ»[122], продюсирующую «Звездное шоу», названивал кто-то и голосом точь-в-точь как мой сообщал, что я не смогу участвовать в запланированных съемках, потому что мое лицо ужасно изувечено лезвием бритвы по приказу жены Пабло Эскобара. Якобы она хотела забрать у меня огромный черный внедорожник «Nissan SUV», который ее муж мне подарил! Когда я вхожу на звукозаписывающую студию, лучась идеально бронзовым загаром, сияя в своем длинном платье, то слышу, как работницы и техперсонал шепотом обсуждают, что я только что прибыла из Рио-де-Жанейро, где на выходных сделала себе пластическую операцию. Знаменитый хирург Иво Питанги сотворил чудо, чтобы спасти мне лицо. С миллионами Пабло нет ничего невозможного. Вся страна наслаждается пересудами, меняются модели и раскраска машины, которую у меня отобрали (другие говорят о сказочной коллекции драгоценностей). Почти все мои коллеги-журналисты и дамы на публике уверяют, что мы с Иво так сдружились с тех пор, как в 1982 году мне прооперировали нос. Однако с ним я стала выглядеть «моложе и лучше, чем прежде».

Прошло много дней, пока я наконец поняла, что жестокий Шахматист убил двух зайцев одним выстрелом. Хотя меня избили, запинали и обезобразили только в фантазиях злобной и больной женщины, в рассказах журналистов «El Tiempo» и «El Espacio», сотен коллег, с которыми я никогда даже кофе не пила, миллионов женщин, убежденных, что молодость и красота покупаются на консультациях пластических хирургов, я стала главной героиней самых грязных скандалов. Невинная жена Пабло Эскобара – самой опасной и мстительной преступницей, а он – глупцом и трусом, который позволил, чтобы его подругу избили и лишили его подарков, в то время как он и пальцем не пошевелил, чтобы предотвратить случившееся и наказать виновных.

Однажды ночью, вернувшись домой после запуска ролика для рекламного агентства, где все, досконально меня изучая в течение пяти часов, пришли к выводу, что в моем длинном белом костюме от «Mary Mc Fadden», с собранными наверх волосами, я выгляжу гораздо лучше, чем две недели назад, войдя в квартиру, я удивляюсь, потому что в гостиной горит свет. Заглядываю в комнату, а там – он, смотрит мои фотоальбомы. Спокойный, ведь там я выгляжу такой непорочной и совершенной. Он такой радостный, словно и не убивал министра Лару, улыбчивый, как будто не было месяцев угроз пыток и изнасилований, и пятнадцати дней, когда я опровергала истории об избиении и обезображивании. Счастливый, словно и века не прошло с последней нашей встречи, сияющий, как будто из восьми миллионов колумбийцев он был единственным претендентом на меня, ожидая, будто я стану его Пенелопой[123], жаждущей возвращения Одиссея. Будто я должна была лететь в его объятия, растаяв в них, как мороженое из маракуйи с кусочками черешни, только потому, что он каждый день мелькает в газетах и на обложках журналов с лицом киношного злодея, убийцы, психопата, экстрадируемого и беглеца из центральной тюрьмы Боготы!