Это кипучее состояние духа длилось в аккурат до того момента, когда они приметили красные огоньки станции, которые горели, как маяки, подсказывая путь сквозь окружающие заросли. Оставив стариков с козявками[45] прятаться в кустах, как умеют только гоблины, Мокриц и компания крадучись двинулись дальше.

Молодые железнодорожники из передвижной рабочей бригады соорудили себе уютные крытые клеенкой времянки. Там всегда были рады приютить старого знакомого и напоить его горячим чаем с сахаром, который размешивали непременно гаечным ключом. А если поблизости не окажется егеря, могли сообразить и рагу из кролика и всякого а ля на скорую руку.

И верно: горшочек с жарким еще не перестал кипеть на угольках лагерного костра и пах как никогда аппетитно. Мокриц ожидал увидеть юношей, с которыми познакомился только сегодня утром. Сейчас они должны были с радостью устраиваться на ночлег после тяжелого дня. Он не ожидал увидеть их трупы… но именно это зрелище предстало его глазам. Потрескивал огонь, бледным светом горели фонари, и Мокриц видел, что у железнодорожников под руками было множество предметов, которые они могли использовать как оружие, но, по всей видимости, их застали врасплох. Схватка была страшная, и они более чем несомненно потерпели поражение. Быстрым взглядом он обвел раскиданные части тел, сосчитав, что всего было девять человек, и всех их порубили, когда они ужинали у входа в самодельную лачугу.

Из Сумерек Темноты, недолго думая, взялся за дело и стал обнюхивать трупы и землю.

– Чертовы гномы здесь побывали, да, чууую мелких ублюдков! Кто-то еще здесь, – быстро добавил он, указал на небольшой лесок в отдалении и перешел на шепот. – В лесу прячутся, – гоблин принюхался. – Вон там, – снова принюхался. – Несколько их, один ранен, – его глазки-бусинки блестели, а Мокриц… Мокрица вдруг охватило такое чувство, будто он горел в огне.

– Пожалуйста, – с трудом выговорил он. – Скажи, как по-гоблински будет «В атаку!»?

Намного, намного позже Мокриц вспомнит, что гоблин успел произнести как минимум начало слова, а потом весь мир заволокло алой дымкой, полной криков, и темным туманом войны. Он сознавал, что его руки и ноги сами по себе творят жуткие вещи, особенно руки, и слышал звуки, неприятные звуки, хрусты, хлюпы, но все это отзывалось в нем одними неясными ощущениями, как и чьи-то вопли… Мелкие крупицы воспоминаний выплывали из глубин подсознания, как пузырьки в домашнем лимонаде, и, вырвавшись на поверхность, улетучивались так быстро, что он не успевал их осмыслить. Но постепенно пузырьки выветрились, и Мокриц до некоторой степени пришел в себя и обнаружил, что лежит, прислонившись спиной к дереву.

Костер железнодорожного лагеря снова разгорелся, и на горизонте Мокриц с огромным удивлением заметил первые признаки рассвета. Но они ведь пришли сюда всего несколько минут назад, разве нет? Из Сумерек Темноты сидел неподалеку на пеньке, куря трубку и время от времени выдувая кольца дыма в утреннюю синеву неба. Это было зрелище, о котором мог бы мечтать любой художник, если бы только для этой картины не требовались разнообразные оттенки крови и пара мазков того невообразимого цвета, который имеют кишки. Воспоминания Мокрица о минувшей ночи теперь украсились грудой трупов.

– Однако ты темная лошадка, господин Всех Мокриц! – Гоблин оскалил зубы в ухмылке. – Кто бы мог подумать? Имей в виду, после такого у тебя все будет страшно болеть. Но повел ты себя по-мужски! По-гоблински даже! Трое! Сам пересчитай! В смысле, кусочки пересчитай и сложи, трое и получится. От трех гномьих вояк только мокрое место осталось! Двое были снаряжены по высшему разряду, в микрокольчугу, как наемные убийцы. Стоит немало. Военная добыча. Вот, бери, отнесешь госпоже Доре Гае вместо сувенира. Хорошо будет смотреться над камином!

То, что Мокриц сначала принял за обрубок дерева, оказалось головой гнома, все еще в боевом шлеме.

– Вот это правильно! Пусть все выйдет из организма! Рви, рви и еще раз рви. Это полезно, почувствуешь себя намного лучше. Пусть все остается снаружи, а не внутри.

Мокриц поднялся на подкашивающихся ногах и проговорил, невзирая на туман в глазах:

– Не может быть, чтобы я убил троих гномов! Я не боец! От слова совсем! От этого обувь портится.

– Вряд ли гномы с тобой согласятся. Нет, ты не подумай чего, вот этому я лично показал, так сказать, где раки зимуют. Как повалил его на землю, так ему все стало понятно. Вообще, мы старались держаться от тебя подальше на всякий случай. Ты сделался немножко… неразборчивым, о дааа. Но не бойся, никто не пострадал.

– Никто не пострадал? – взвыл Мокриц. – Я только что убил троих гномов! Это как по-твоему, не считается?

– Так то в честной драке, господин Мокрица. Один против всех, как в лучших байках. Я так скажу: даже наши повлезали на деревья, чтоб тебе под руку не попасться. Но ты не боец, конечно. Ты сказал, и мы все слышали.

– Это чай во всем виноват! В нем все дело! Ты накачал меня вашим гоблинским пойлом! Кто знает, как оно на меня подействовало!

– Я? – неубедительно возмутился Из Сумерек Темноты. – Я тебе жизнь спас, чтоб ты мог вернуться к своей прекрасной супруге, которая всегда так добра к гоблинам. Поверь мне на слово, господин Мокрица, чай только выпустил наружу то, что в тебе уже было.

– И что же там было, позволь спросить?

– Ярость, господин Всех Мокриц. Ты спустил ее с привязи. А теперь подсоби-ка, нужно прибрать после такой мясорубки и убираться отсюда.

Мокриц посмотрел на то, что осталось от железнодорожников. Они просто делали свою работу и никому не причинили никакого вреда. Обычные ребята, далекие от политики, которых ждали жены и дети, были мертвы из-за распри, к которой не имели никакого отношения. Ярость снова начала закипать в нем, словно приподнимая его над землей. Они не заслужили такой смерти, равно как и гоблины, чьими телами было усеяно поле битвы.

Глядя на Мокрица внимательным взглядом, Из Сумерек Темноты сказал:

– Чего только не бывает. Оказывается, гоблины могут вести себя по-человечески, а у тебя, господин Мокрица, есть сердце, и ты умеешь плакать из-за смерти людей, которых даже не знал. Удивительное рядом. Может, однажды я увижу, как ты поешь в церковном хоре.

В бледном утреннем свете Мокриц посмотрел на скалящегося гоблина и его зловещую физиономию, точь-в-точь как в любой книжке с картинками, предназначенной для того, чтобы дарить маленьким детям кошмары всех сортов и расцветок. И вот это вот читает ему лекцию о морали.

– Что ты такое? – поинтересовался он. – На вид типичный гоблин, тут никаких вопросов, но мы уже несколько дней общаемся, и ты регулярно выдаешь такое, чего никак не ожидаешь услышать от гоблина. Не пойми меня неправильно, но ты умен.

Гоблин снова зажег трубку, с которой он почему-то выглядел более человечно, и вдумчиво ответил:

– Не хочешь ли ты сказать, что гоблины не умны, господин фон Липвиг? Не отважны? Ничему не учатся? Я так вообще на лету схватываю. Возможности равны для всех людей и для всех гоблинов.