как ядовитая, глубокая обида разрастается в его груди. В этот миг жизнь Кости разделилась на «до» и «после». Он и раньше не ощущал себя частью этой семьи. Теперь у него и вовсе не было семьи. На помощь никто не пришел. Вразумить отца никто не посмел. Они все тут спятили, сошли с ума. А кровь все так же катилась по лицу парня и падала на пол.

Он вдруг тоже схватил нож. Порывисто и неожиданно. Виктор прищурился, ожидая, что сын бросится на него, перережет ему горло, но Костя потупил иначе: он поднял руки и принялся отрезать остальные пряди. Резкими движениями. Скрипя зубами. Он избавлялся от волос и чувствовал такую боль, будто прощался со всем родным и привычным.

Нож задевал кожу. Волосы сыпались на лицо.

Виктор не двигался.

Когда Ромал закончил и на голове у него остались лишь уродливые неровные клочья, он кинул нож к ногам отца и расправил плечи. Виктор стоял, не шелохнувшись. Костя подошел к нему, смахнул с глаз какую-то непонятную пелену и прохрипел:

– Ты – не семья мне.

А потом быстрым шагом покинул кухню. Казалось, он шел к выходу сотни лет, и его пальцы все смахивали и смахивали эту странную черную пелену. Что, вообще, за черт? Что за завеса? Костя вырвался на улицу, в вечернюю прохладу, и поморщился, не понимая, что с ним происходит. Отчего так сердце тарабанит? Почему так хочется содрать с себя кожу?

Ромал двинулся прочь от дома. Кровь текла по лицу. Ведь это кровь? Он накинул капюшон, чтобы скрыть от людей красные потеки. «Не думать. Не думать». Его ведь и раньше унижали. Его и раньше предавали. Что тут нового? Он в очередной раз остался один. Вот и все.

Отчаяние. Вот что испытал Ромал, спеша уйти от своего дома как можно дальше.

Он думал, что ни у кого не получится причинить ему боль, ведь он так много видел и столько всего натерпелся. Казалось, невозможно пробить его защиту, но отец смог это сделать. А ведь когда-то Костя хотел, чтобы отец гордился им, но, как оказалось, два родных человека могут совершенно по-разному смотреть на одни и те же вещи. Отчего-то Виктор боготворил трущобы. Но почему? Костя задавался этим вопросом снова и снова и не находил ответа. Неужели Виктор просто боялся, что «мир за забором» не примет его?

Костя и сам не понял, как добрался до общежития. На улицах смеркалось. Холодный воздух заползал под толстовку. Парень небрежно подтер запекшуюся на лбу кровь и помассировал виски. Может, голова перестанет так болеть. Он потянул на себя дверь общаги и попытался пройти мимо охранника, но тот возник прямо перед ним.

– Не торопись, – воскликнул незнакомый мужчина, преграждая Косте путь.

Ромал зажмурился. Чувствовал он себя паршиво, общаться ему ни с кем не хотелось, и плевать, что это какой-то новый охранник, который не знает Ромала в лицо.

Костя пришел домой. Ведь где-то у него, вообще, есть дом.

– Куда стартанул? – насупился мужчина. – Без пропуска нельзя.

– Я из сто второй.

– Студенческий?

– Потерял его.

– Зачетку?

– Я с первого курса. – Ромал поднял на охранника пронзительный взгляд. – Я хочу пройти.

– Мало ли чего ты хочешь. Проваливай, пока я ментов не вызвал.

– С какой стати?

– Мы с улицы всякий сброд не пускаем! – Охранник нахмурился и ступил вперед. Его плечи были настолько широкими, что тень от них полностью закрывала Ромала. Он подменял коллегу и не знал жильцов в лицо, но этот парень в капюшоне, со ссадинами по всему лицу, следами крови, еще и не русский… нет, таких пропускать определенно нельзя. – Давай. Вали.

– Я здесь живу! – возмутился Костя, сверкнув глазами. – Подвинься, дядя.

– Я тебе сейчас подвинусь!

– У соседей спросите.

– Хорошая попытка. Нашел кому лапшу на уши вешать.

– Да у меня ключ есть, – парень запустил руки в карманы и вдруг замер. Отчаяние со скоростью света превратилось в такую жуткую усталость, что Косте захотелось свалиться на пол прямо здесь. Он потер ладонями лицо, сгорбился и вспомнил, как спрятал ключи в рюкзак. В треклятый, долбаный рюкзак. – Твою мать, – простонал он, чувствуя себя будто раненый пес. Потом отвернулся и запрокинул голову, пытаясь подумать о чем-то приятном… да вот только не осталось у него приятных мыслей. День оказался одним из самых конченых за всю историю, и если о чем-то и думалось, так это о драке в столовой, о наказании заместителя ректора, о словах Лизы, о грустной матери и ненормальном отце. Сплошное дерьмо.

– Давай, – огрызнулся охранник, о существовании которого Ромал уже позабыл, – не выводи меня из себя. Я реально ментов вызову. Дуй отсюда.

Костя усмехнулся. Ядовито, конечно. Но все же растянул губы в усмешке. Он вышел на улицу, осмотрелся и неожиданно понял, что идти ему некуда. Надо с Артом связаться. Вдруг он ключи одолжит. Да вот телефон тоже остался в рюкзаке.

А может, им и не стоит встречаться? Разве кто-то должен видеть Ромала в таком виде? Кто-то должен говорить с ним о том, что случилось? Принимать его, как дворового пса, и откармливать, отглаживать, отбеливать, отхаживать? Да чушь все это. Кому захочется его проблемы разгребать? Раны залечивать? Обычно этим семья занимается, а у Кости семьи вроде бы как больше нет.

Вот так вот просто, в один миг, Костя стал человеком без никого.

Он потер глаза и испугался. «Черт». Ромал привык к одиночеству. Но это одиночество было каким-то новым. Оно давило, ломало. Парализовывало.

Костя понял сразу две вещи: во-первых, он никому не нужен. Во-вторых, кто-то нужен ему. Как выбраться из этого капкана? Как смириться с тем, что одному тебе паршиво? Да и мог ли Костя кому-то довериться? Люди столько раз от него отворачивались, почему он должен в них верить? Почему он должен вообще во что-то верить?

Парень запустил руку в карман и вытащил бумажную сотку. На что ее потратить? А ведь за сотку друга не купишь. Да и помощь тоже. Костя смял деньги, убрал их обратно и окинул взглядом серые улицы. Наверное, иногда стоит пренебрегать правилами, пусть это пугает и настораживает. Но ведь наши импульсы не возникают из воздуха. Наши желания чем-то подкреплены, обоснованы. Если Костя готов двинуться в путь, значит, он знает, куда идти.

Ромал поправил капюшон, натянул его пониже и ухмыльнулся. Возможно, он еще об этом пожалеет. Или же это станет самым правильным решением в его жизни.

* * *

Артур увидел маму издалека. Она сидела на крыльце, в деревянном кресле-качалке,