– Давай возьмем их с собой, пап, – ответила я.

– Да, но что с ними потом делать?

– Соберешь из них мотоцикл. Будешь гонять на нем – класс!

– Да, конечно, класс… Если бы мне было лет двадцать. А мне-то уже почти сороковник, Флосс. Думаю, уже поздно гонять на ревущем байке, даже если бы он у меня был. Нет, давай оставим это добро здесь. Может быть, оно кому-нибудь еще сгодится.

– Но ты же любишь эти железки, пап. Можно сказать, они стали частью тебя самого.

– Единственная часть меня самого, которую я хочу сохранить при себе навсегда, это ты, Флосси. Ладно, пора двигать. Прощай, «Кафе Чарли».

– Пап, давай пройдем по дому и попрощаемся с каждой комнатой. Или это бред?

– Какой же бред? Давай действительно пройдемся в последний раз по своим владениям, солнышко.

Мы попрощались с кухней и прикинули, сколько примерно бутербродов с картошкой приготовил здесь папа за годы работы кафе. Мне почудилось, что тысячи тысяч призрачных бутербродов закружились по кухне, словно звезды в далекой Галактике.

Потом мы попрощались с самим кафе. Посидели немножко за каждым столиком, мысленно угостили лимонадом всех-всех, не только наших постоянных посетителей, дорогих Билли Щепку, Старого Рона и мисс Дэвис, но и тех, кого смогли вспомнить, например ходившего к нам одно время странного мужчину с красным лицом. Он заказывал сразу десять бутербродов с картошкой и тут же, на месте, жадно съедал их все один за другим. Вспомнили молодую пару – они пришли к нам держась за руки, заказали на двоих цыпленка-гриль, а позже смущенно признались, что это был их свадебный завтрак. Вспомнили немолодую леди, которая всегда приходила к нам со своим лабрадором и заказывала два бутерброда с картошкой – один для себя, второй для своей собаки.

Потом мы поднялись наверх и попрощались с моей спальней, и здесь папа рассказал, как они с мамой привезли меня сюда из родильного дома и положили в маленькую переносную кроватку-корзиночку. Потом они долго ждали, пока я усну, а когда я наконец уснула, они вдруг забеспокоились и принялись меня будить, чтобы проверить, дышу ли я.

– Знаешь, я до сих пор иногда тихонько захожу сюда, когда ты спишь, чтобы послушать, дышишь ты или нет, – сказал папа.

Мы попрощались с папиной спальней, и с ванной комнатой, и с туалетом, а в самую последнюю очередь пришли прощаться с гостиной.

– Посидим в последний раз обнявшись на диване, Флосс, – предложил папа.

Мы сели, прижались друг к другу и погрузились в свои воспоминания, уставившись в темный экран телевизора. Мне казалось, что экран замерцал и я смотрю фильм о нас, о том давнем времени, когда мы жили втроем – мама, папа и я – и были счастливы вместе.

Наверное, папа видел такой же фильм. Мы оба вздохнули, потом папа поцеловал меня в макушку и тихо сказал:

– Пора идти, солнышко.

Лаки спряталась в своем одеяле – явно чувствовала, что творится что-то непонятное. В свое время Лаки долго решала, хочет ли она жить у нас в доме, и вот мы теперь собираемся перевезти ее на новое место, когда она и на старом толком еще не прижилась. Лаки определенно не желала, чтобы ее трогали, поэтому мне пришлось крепко ухватить ее вместе с подстилкой. Она недовольно замяукала и стала вырываться.

– Нет, на этот раз я тебя не отпущу, Лаки, прости. Мы переезжаем в новый дом. Тебе там понравится, вот увидишь, – сказала я, хотя была не слишком уверена, что ей понравится на новом месте.

Папа очень медленно и осторожно повез нас на окраину города, где жил Билли Щепка. Это оказался большой, неумело подделанный под старинную застройку жилой массив с рядами одинаковых примыкающих друг к другу домов, облицованных черно-белыми панелями, стоящих за серыми изгородями. К каждому дому вела неровно замощенная дорожка. Я не сомневалась, что буду долго путать и блуждать здесь, потому что все улицы были похожи друг на друга как близнецы. Я сильнее прижала к себе Лаки.

– Это здесь, малышка, – сказал папа, сворачивая к дому номер четыре по Оук Кресчент.

Мы оглядели дом. Калитка серой изгороди болталась на одной петле, из каждой щели между неровно уложенными плитками дорожки буйно пробивались сорняки.

– Бедный старый Билли. Ему уже не под силу навести здесь порядок, – сказал папа. – Ну ничего, мы сами это сделаем, верно, Флосс?

– Да, пап, – слабым голосом ответила я.

Я чувствовала себя точно так же, как жалобно мяукавшая в своем одеяле Лаки. Мне не хотелось жить в этом убогом старом доме. Он мне совершенно не нравился – но был ли у меня выбор?

Я подумала об авиабилете. Папа достал его из кухонного шкафа и передал мне на хранение. Я аккуратно разгладила билет и спрятала его в пластиковом футляре с диском, на котором записан фильм «Дети дороги». Последние пару дней я открывала этот футляр раз двадцать или тридцать – просто чтобы проверить, на месте ли билет.

Нет, я не собиралась его использовать. Я не могла оставить папу. И Сьюзен не могла оставить тоже. И Лаки. Хотя, признаюсь, однажды я словно между делом спросила у миссис Хорсфилд, можно ли перевозить животных в самолете.

Папа наклонился ко мне и взял меня за руку:

– Ты в порядке, моя крошка?

Я глубоко вдохнула и ответила:

– Да, все в порядке, мой великан.

Мы вылезли из фургона. Я крепко прижимала к груди Лаки. Ей ужасно не понравилось путешествие в грохочущем качающемся фургоне, и она яростно скребла всеми четырьмя лапками – просила опустить ее на твердую землю. Кончилось тем, что Лаки поцарапала мне шею. Я знала, что она это сделала случайно, но все равно было больно. И сердце у меня тоже болело. Я часто заморгала и стиснула губы, чтобы не заплакать, потому что знала, что папа сейчас с волнением смотрит на меня. Я попыталась изобразить на лице улыбку. Папа тоже попытался изобразить улыбку.

Мы постучали в дверь Билли. Дверной молоточек был старым, черная краска на нем облупилась, но в двери имелось красивое витражное стекло с нарисованным на нем круглым солнышком, от которого расходились длинные косые лучи. Такие солнышки я рисовала, когда была маленькой.

Дверь открылась, и на пороге появился Билли. При дневном свете он казался еще более бледным и хрупким, чем обычно, но был в новом, странно сидевшем на нем нейлоновом спортивном костюме, а под отвисшим старческим животиком Билли был надет пояс с кошельком для денег.

– Вот, подготовился к путешествию, – сказал Билли, похлопывая себя по кошельку, а затем раскинул в стороны руки. Дав нам себя рассмотреть, он спросил: – Ну, как вам мой наряд? Я хотел, чтобы мне было удобно в дороге.

– Выглядишь просто потрясающе, Билли. Думаю, все стюардессы будут слетаться к тебе как мухи на мед, – ответил папа.

– Ты шутник, приятель, – хихикнул Билли, но было видно, что папины слова ему очень понравились. – Ну, заходите. Добро пожаловать в ваш новый дом. Боюсь, он покажется вам несколько старомодным, но что делать, я тоже человек «из прошлого времени». – Он шире открыл дверь, пропуская нас внутрь.