«Ты самая лучшая, Алекса».

«Лучшая Алекса» — это давно мое прозвище.

— «Дочь той дуры». Кажется, тебя называют еще и так?

Мне хочется кричать, стоя посреди столовой, хочется захлебнуться криком, наорать на всех, а потом — доказать, что я лучшая, что я на самом деле лучшая, и подавитесь, сучки, просто подавитесь своей жратвой.

Я шла по столовой, глядя прямо перед собой. Воротник интернатской формы натирал мне шею, и меня всю резало, и — сдохни, мама, сдохни, не появляйся здесь, я напишу анонимку, что ты сошла с ума, чтобы тебя забрали. Чтобы никто больше не слышал, что я лучшая, чтобы больше не приходилось резать себе шею самым чистым воротничком, резать себе мозги самыми сложными задачами.

Столовая сужалась, исчезали столы, а я все шла, и вокруг темнело, темнело и теплело. В конце этого коридора меня ждала Джахиза, а у ее ног лежала мама, и из маминой шеи маслянистыми чернилами вытекала жизнь.

«Мама, нет, ты же повесилась?»

Я замерла, пытаясь понять, что не так с моей мыслью, когда мама подняла голову.

— Как же ты подвела меня, доченька.

* * *

Я стояла посреди коридора из своего сна и держала руку на груди. Сон шел у меня горлом, жизнь шла из меня горлом, и все было плохо.

«Я хожу во сне. Великолепно».

Кошмар упорно цеплялся — липкий и страшный, и стряхнуть его не получалось.

«Поговорить об этом».

Вспомнилась Мария. Даже сквозь одуряющий склизкий холод кошмара я сразу ощутила, что это не вариант. Никакого анализа, никаких доводов — просто голые ощущения одинокой твари.

«Одинокой».

Я вздохнула и подошла к двери каюты Донни.

— Открыть, — сказала я со второй попытки. С первой воздух не пролез сквозь зубы.

В каюте был иллюминатор, и в бледном свете далекой туманности я обнаружила обормота. Дональд спал на боку, подтянув легкое одеяло к самому горлу. Он едва слышно ровно сопел, по-детски приоткрыв рот. Я поколебалась — до нового прилива черной мути — и совсем не по-детски улеглась рядом, глядя ему в едва различимое лицо.

Ты извини, обормот, но ты моя живая батарея. Не знаю, схожу ли я с ума, но если я сейчас не согреюсь, то, наверное, мне прямая дорога сразу в шлюз. Мне нужно тепло, все равно в какой форме, да хоть просто дыши на меня, просто лежи и спи себе…

— Я что, сп-плю?

В едва разбавленной темноте на мне фокусировался очень заспанный взгляд.

— Заткнись.

Приток тепла, испуганный словами, стал слабее, и это было как второй кошмар. Я застыла, понимая, что мрак каюты в любой миг может обернуться продолжением сна.

— Т-тебе плохо.

Он высунул руку из-под одеяла, положил мне на лоб ладонь. Судя по ощущению жара, который в меня хлынул, я сама была едва теплее трупа. «Ты покойница, Алекса. Пришла в кровать к живому. Суккуб».

Ненавижу тебя, ублюдок живой.

Я схватила его запястье и сжала — так, чтобы не сломать, но сделать безумно больно, сместить сухожилия, чтобы сочувствие теплого обормота испарилось, искрошилось в вопле.

Дональд поморщился и надтреснутым голосом сказал:

— А ты сильная.

И отчего-то сразу стало понятно, что он не о моей хватке. Я отпустила его руку и легла на спину. Слова куда-то благополучно делись, да все куда-то делось — и холод, и тепло. Остался только потолок, темнота и приглушенное дыхание слева — ни разговаривать мне не хотелось, ни секса, ни — упаси небо — заснуть. И гордость, получившая смертельную рану — «как, ты сама пришла к парню?» — тихо издыхала в своем углу, совсем мне не мешая.

— В п-первую ночь, после того как я очнулся… Н-ну, после пяти лет. Мне приснилось, что я п-пришел в себя в вакууме.

Этот шепот вошел в меня, как лучевой скальпель — мягко и почти без боли.

— Все один в один, как было в реальной жизни, т-только шлюзы «Телесфора» открыты.

Скальпель вслепую тыкался во мне, ища больное место, а я молчала — просто не знала, что сказать.

— Второй н-ночью я боялся спать. Я был один на весь космос. Обыскал весь корабль в поисках ответов, а их н-не было. Знаешь, чего я боялся?

Знаю, обормот, не вакуума. Ты боялся, что заснешь и снова проснешься пять лет спустя, ничего не помня и не понимая. Ты бегал по этому кораблю, колол себе кофеин, ты искал малейший намек на то, что было с тобой между последним глотком кислорода в повстанческом катере и великолепным фрегатом с приказом «Вернись».

Ты искал и не находил.

— …на пятый день я боялся, что уже сплю, п-проводил вручную расчеты курса, чтобы убедить себя: б-бодрствую еще. Потом свалился на д-двое суток. Не помню, что мне снилось, но, проснувшись, я п-плакал от счастья, узнав, что спал, что никто не украл м-мое время. Мою память.

Я скосила глаза: он тоже лежал на спине, глядя в потолок. Это был его худший кошмар, и он с этим кошмаром жил уже много лет. Он промахнулся мимо моей боли, но ему удалось ее притупить, хоть я никогда не верила в девиз гомеопатов, ну ведь правда, как это — «подобное подобным»?

Примерно вот так.

Я придвинулась ближе и положила голову ему на плечо. Обормот не сказал ничего — он просто перетянул одеяло так, чтобы накрыть нас обоих, и это было слишком даже для меня.

— Мне снится Джахиза.

Понимаешь, обормот, я схожу с ума, когда я не в строю. Когда не надо боковым маневром уходить из-под удара, когда поблизости нет червоточины, когда противник далеко, когда мозги звездного пилота греются вхолостую.

Просто не умею быть не у дел.

Это так банально, это так «да ты с жиру бесишься», это…

И, знаешь, я наплюю на здравый смысл и полезу хоть к Его Мечу на рога, поэтому я сбежала с обсуждения самоубийства. И у меня нет иного выхода, но теперь уже по двум причинам.

Во-первых, это будет поистине чудовищный стимул действовать, не зацикливаясь на безумии…

— А в-во-вторых?

«Во-вторых, ты не трахнул меня, а просто укрыл одеялом». Но этого, конечно, я вслух не сказала. Фрегат гудел на пределе слышимого, он шел тихим ходом, ежесекундно глотая тысячи километров без признаков материи, и мне совсем не хотелось считать толщину обшивки.

— Рея т-тоже полетит в Империю.

Ну, ты меня не удивил. И она меня не удивила — в кои-то веки.

— Дональд, почему она не выполнила приказ? Ты ведь рассказал ей о том, что ты ее цель?

— Н-нет. Я же тебе говорил, что она не помнит.

— Дональд… Даже в такой темноте я вижу, что ты врешь. И слышу в придачу.